Последний занавес
Шрифт:
Для нее такие откровенно вульгарные штучки вполне характерны. А не может ли быть так, со смущенной усмешкой подумала Трой, что мисс Орринкурт весьма не понравилось то изысканное внимание, которое уделяет своей гостье сэр Генри? Может, она вообразила себе, что сеансы превратились просто в еще один повод для более откровенных заигрываний, более страстных поглаживаний по ладони, более многозначительных пожатий локтя? «Черт, — пробормотала Трой, ворочаясь в постели, — что за идеи приходят посреди ночи!» Нет, это уж слишком. Не исключено, что просто одна из престарелых служанок совсем
— Миссис Аллейн. Дражайшая миссис Аллейн, просыпайтесь же.
Трой открыла глаза. У ее кровати стояла, полностью одетая, Фенелла. При слабом свете зари лицо ее было очень бледно. Она нервно сжимала и разжимала ладони. Уголки губ были опущены, как у готового расплакаться ребенка.
— О Господи, ну что еще?! — воскликнула Трой.
— Я подумала, надо мне сказать вам. Больше некому. Все словно обезумели. Пол не может оставить мать, мама пытается успокоить тетю Десси, та в истерике. Да и я едва на ногах держусь. Мне просто надое кем-то поговорить.
— Да в чем дело-то? Что стряслось?
— Дед. Баркер принес ему молоко. И увидел. Лежащим. Мертвым.
3
Нет худшего жребия, чем оказаться в чужом доме, куда пришло горе. Чувство одиночества, ощущение постоянного вмешательства в чужую беду, когда тебе кажется, что только болтаешься под ногами и от тебя бы с облегчением избавились, — все это повергает в состояние постоянной неловкости, которой суждено оставаться невысказанной. А если ничем не можешь помочь, то это чувство лишь обостряется. Пожалуй, Трой была только рада, что Фенелла пришла к ней искать утешения. Она поспешно разожгла вчерашние угли, усадила дрожащую, как щенок, Фенеллу следить за огнем, пока она принимает ванну и одевается, и когда дитя наконец расплакалось, принялась слушать сбивчивый рассказ. Фенелла все время возвращалась к тому моменту, когда в отношениях между ней и дедом возникла трещина.
— Ужасно, что мы с Полом причинили ему такую боль. Нам никогда уж себя не простить — никогда, — рыдала она.
— Ну, ну, — прервала ее Трой, — глупости. Вы с Полом сделали то, на что имели полное право.
— Но мы были слишком жестоки. С этим вы не можете не согласиться. Мы причинили ему большое горе. Он сам это сказал.
Действительно, сэр Генри говорил это много раз, и с большим нажимом, и непонятно, что двигало им — злость или искреннее переживание. Тогда Трой решила зайти с другой стороны.
— По-моему, он смирился с этим, — сказала она.
— Да, но вчера вечером! — снова залилась слезами Фенелла. — Только подумать, что мы говорили о нем вчера вечером. В гостиной, после того как вы ушли. Все, кроме мамы и Пола. Тетя Милли сказала, что у него, возможно, приступ, а я — да пусть хоть помрет, мне, мол, все равно. Ужас! И наверное, он это почувствовал. Он вычеркнул из своего завещания тетю Полин и маму, меня с Полом из-за нашей помолвки и из-за того, как мы о ней объявили. Стало быть, сильно переживал.
«Завещание, — подумала Трой. — Боже правый, а ведь верно. Завещание!» И вслух сказала:
— Фенелла, он был стар. Я думаю, и, наверное, вы со мной согласитесь, что будущее не так уж много ему обещало. Так, может, и неплохо, что ушел он тогда, когда ему казалось, что все так превосходно устроилось. Застолье получилось замечательное.
— А как кончилось?
— О Господи, вы про это. Ну да, ну да.
— А может, оно, застолье это самое, его и убило. Эти жареные лангусты. Все так думают. А ведь доктор Уизерс предупреждал его. И никого с ним рядом не было. Он просто пошел к себе и умер.
— А доктор Уизерс?..
— Да. Он осмотрел его. Баркер сказал тете Милли, и она позвонила ему. Он говорит, это был жестокий приступ гастроэнтерита. Он говорит, приступ случился — скорее всего — вскоре после того, как дед лег. А как подумаешь, что в это самое время мы такие ужасные вещи говорили про него в гостиной, то просто в дрожь бросает. Все, кроме Седрика, а он про себя злорадствовал. Негодяй эдакий, он и сейчас злорадствует, если уж на то пошло.
Вдали глухо прозвучал гонг.
— Идите завтракать, — сказала Фенелла. — Я не могу.
— Нет, так не пойдет. Глотните хоть кофе немного.
Фенелла нервно стиснула руку Трой.
— Знаете, вы мне так нравитесь, — заговорила она. — Потому что вы другая, ни на кого из нас не похожи. Ладно, пошли.
Анкреды в трауре — зрелище сильное. Полин. Дездемона и Миллимент, уже сидевшие в столовой, все были в черных платьях. Взглянув на них, Трой вдруг сообразила, что сама-то, не подумав, надела красный свитер. Она произнесла слова соболезнования, прозвучавшие фальшиво. Дездемона молча сжала ей руку и отвернулась. Полин ошарашила, залившись слезами и порывисто поцеловав Трой. И уж совсем странно было видеть неулыбчивую и мертвенно-бледную Миллимент. Вошел Томас. Вид у него был растерянный.
— Доброе утро, — поклонился он Трой. — Ужасно, правда? Знаете, до сих пор не могу поверить. Остальные-то вроде смирились. Плачут и все такое прочее, а я не могу. Бедный пап а . — Он посмотрел на сестер: — Вы совсем не едите. Полин, что тебе положить?
— О, Томас. — Полин сделала красноречивый жест.
— Наверное, потом, — продолжал Томас, — мне и самому не захочется ничего есть, но сейчас я голоден как волк.
Он сел рядом с Трой.
— Хорошо, что вы успели закончить портрет, правда? Бедный пап а .
— Томми! — выдохнула его сестра.
— А что, разве не так? — мягко возразил он. — Пап а тоже был бы доволен.
Вошел Пол и почти сразу следом за ним Дженетта Анкред, в твидовом костюме. К немалому облегчению Трой, они, как и Томас, говорили нормальными человеческими голосами.