Последний завет
Шрифт:
При этих словах Мэгги ободряюще коснулась рукой плеча Гутмана-младшего.
— «Как видишь, я не раскрываю вслух содержание завещания. Я не хочу рисковать. Как я уже говорил, нельзя исключать того, что даже сама запись эта попадет не в те руки. Но если со мной случится беда, моя миссия станет твоей миссией. Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…
Мы с тобой часто ругались и вообще плохо ладили в последние годы, сынок. Но забудь про все это! Лучше вспомни старые добрые времена и ту поездку, которую я тебе устроил на бар-мицвах. Помнишь, Ури?
Поиск стоит начать с Женевы. Но не с того города, о котором слышал каждый школьник. Я имею в виду другое, более современное место, где каждый может быть тем, кем захочет. И когда будешь там, хорошенько вспомни ту нашу поездку…
Ури! Если я уйду из этой жизни, ты найдешь меня в другой. Она есть. Удачи, сын!»
Экран погас. Давид Розен переступил затекшими ногами. Он был потрясен увиденным и услышанным. Как и Мэгги. Что до Ури, то тот пребывал… в бешенстве!
Он изо всех сил лупил по клавиатуре, пытаясь отыскать на отцовском диске что-нибудь еще. Но ничего больше на нем не было.
— Не может быть… Не может быть… — будто в бреду бормотал он.
Вновь включив запись, он перемотал на самый конец и вновь убедился в том, что после слов «Удачи, сын!» все заканчивается.
— Господи! — воскликнул он, и в голосе его были ярость и мука. — Поверить не могу! Но как это похоже… Как это похоже на него, будь он трижды проклят!
— Ури, о чем ты? — осторожно подал голос Розен.
— Я?! Я вот об этом! Об этом, черт возьми! Давайте теперь, друзья, похлопаем! Он, наверно, ждал от нас этого, старый клоун! Мало ему того, что он сам лишился жизни! Мало ему того, что из-за него убили мать и теперь могут убить еще бог знает сколько людей, включая меня, его сына! И что же? Он открыл нам свой секрет? Черта с два! Он все никак не наиграется! Даже после смерти! Псих!
— Ури… — Мэгги пыталась говорить максимально спокойно и рассудительно. — Но разве он не намекнул нам? Ты помнишь, что он сказал про Женеву?
— Да не слушайте вы его, ради всего святого! Какая, к чертовой матери, Женева?! Во всей этой галиматье нет ни одного слова правды!
— Но почему? Почему ты так уверен?
— А вот я тебе говорю: это все вранье! От начала и до конца!
— У тебя есть основания так думать?
Он поднял на нее красные глаза.
— Сколько угодно. Ну, начать хотя бы с этих его слов: «Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…»
— И что тут такого криминального?
— Все просто, Мэгги! Очень просто! У моего отца никогда не было никакого брата!
Мэгги и Ури покинули контору Розена, пребывая в смятенных чувствах. Они до сих пор не могли оправиться от шока и уложить в головах увиденное и услышанное. Наконец, они были слишком заняты разговором друг с другом, чтобы услышать, как адвокат снял трубку своего телефона и начал набирать какой-то номер, едва только за ними закрылась дверь. Когда же они вышли на улицу, Розен уже просил позвать к трубке человека, которого и он, и Шимон Гутман всегда считали своим боевым и идейным соратником.
— Да-да, немедленно! Мне срочно необходимо поговорить с Акивой Шапиро!
ГЛАВА 41
Лагерь беженцев Рафах, Сектор Газа, двумя днями ранее
Им с каждым днем все труднее было прятаться. Золотое правило любого подпольщика гласит: никогда не ночуй под одной и той же крышей дважды. Для того чтобы жить по столь суровым правилам, необходимо было иметь в своем распоряжении множество конспиративных квартир и явок, а у Салима Назаля и его бойцов таких квартир уже почти не было. Мирные переговоры в Иерусалиме серьезно осложнили им жизнь. Рядовые палестинцы в какой-то момент перестали сочувствовать тем, кто минировал израильские пассажирские автобусы и супермаркеты. Все чаще и чаще на всех углах слышались возгласы: «Дайте нам шанс! Давайте посмотрим, чем все закончится!» Нет, никто пока не отказывался от идеи возобновления вооруженной борьбы в случае неудачи переговоров, но пока ведь переговоры еще продолжались…
В такой обстановке действовать было очень сложно. Все меньше и меньше находилось тех, кто готов был дать приют группе бойцов ХАМАС, которые в нарушение воли собственного политического руководства делали все, что могло привести к срыву переговоров. Назаль и его люди страшно рисковали. Они отлично понимали, что в случае их обнаружения им будет грозить смерть и потом им уже будет все равно, что именно их убило — израильская ракета, пуля, выпущенная из винтовки боевика ФАТХ, или нож бывшего соратника по ХАМАС, группировки, которая не прощала своим сторонникам неповиновения воле высшего руководства.
Салим осторожно присматривался к хозяину дома — мужчине примерно его лет с аккуратной бородкой истинного исламиста. Жилище его ничем не отличалось от других — унылая коробка, воздвигнутая из местного песчаника, циновки на земляном полу, телевизор, плита и несколько матрасов, служивших спальным местом для всех. Несмотря на то что это место называлось лагерем беженцев, оно скорее походило на городские трущобы. Здесь не было ни одной палатки, ни одной прямой улицы, лишь замысловатый узор бесконечных, переходящих друг в друга и огибающих дома по окружности переулочков и тупичков. Конкретно этот квартал все называли Бразилией — в честь миротворцев из далекой страны, у которых здесь располагались казармы.
Сегодняшнее совещание должно было пройти в обстановке абсолютной секретности. Салим получил на руки очень важную информацию, которой хотел поделиться с соратниками. Служащий компании «Джавваль» — палестинского мобильного оператора, — перед тем как удалить из реестра учетную запись Ахмада Нури, вдруг обратил внимание на сообщение, записанное при помощи голосовой почты и так и не открытое адресатом. Почтовый ящик был защищен пин-кодом, но это не стало преградой для любопытного служащего. Он добрался до искомого сообщения и прослушал его. Говорили по-английски. Какой-то старик. Ученый-еврей. Служащий «Джавваль», многие годы бывший сторонником ХАМАС и осуждавший переговорный процесс, рассказал обо всем Салиму. И тот созвал совещание.
— Маса аль-хаир… — начал он.
— Маса а-нур… — эхом отозвались с полдесятка тех, кто пришел на его зов.
— До меня дошли новости, имеющие огромное значение для всей нашей дальнейшей борьбы. Один сионистский активист, профессиональный археолог, купил на базаре в Иерусалиме глиняную табличку, которая содержит в себе предсмертное завещание самого Ибрагима Халиль-улла… — Салим переждал шумок, прокатившийся по небольшой комнате. — Да, самого Ибрагима, друга Аллаха!