Последний звонок

Мэрфи Уоррен

Чиун повернулся и так посмотрел на Римо, как будто его ученик заговорил на неизвестном языке.

— Редфорд будет играть главу сверхсекретной организации, который, по-твоему, напоминает Смита, — произнес Чиун.

— Тогда кто же играет меня? — удивился Римо.

— Знаешь, Римо, когда снимают фильм, то какую-нибудь женщину назначают ассистентом режиссера, а она уже находит актеров на все мелкие, незначительные роли.

— Мелкая роль? Это ты про меня?

— Точно, — сказал Чиун.

— Ньюмен и Редфорд

будут изображать тебя и Смита, а моя роль незначительная?

— Совершенно верно.

— Надеюсь, ты встретишь Ньюмена и Редфорда, — сказал Римо. — Очень надеюсь, что встретишь.

— Конечно, встречу, для того я и еду в этот ресторан. Я слышал, когда они в городе, они всегда там обедают.

— Надеюсь, ты встретишь их. Я в самом деле на это надеюсь.

— Спасибо, Римо, — поблагодарил его Чиун.

— Нет, я действительно надеюсь, что ты их встретишь, — повторил Римо.

Чиун поглядел на него с интересом.

— Ты обиделся, да?

— А почему я не могу обидеться? Для себя и Смита ты находишь звезд, а для меня, значит, довольно и мелкой роли.

— Мы найдем тебе кого-нибудь, вот увидишь. Кого-нибудь похожего на тебя.

— Да? И кого же?

— Сиднея Гринстрита. Я видел его по телевизору, он был совсем неплох.

— Во-первых, он умер, а во-вторых, он весил триста фунтов.

— Ну тогда, Питера Устинова.

— Он говорит не так, как я. У него акцент.

— Мы никогда не закончим фильм, если ты будешь ко всему цепляться, — заметил Чиун.

— Я не собираюсь иметь ничего общего с этим фильмом, — фыркнул Римо.

Надувшись, он остановил машину в самом центре города. Был уже почти полдень, и очередь желающих пообедать в этом маленьком ресторане заворачивала за угол.

— Видишь эту толпу? — спросил Римо. — Все они хотят встретиться с Ньюменом и Редфордом и продать им свои сценарии.

— Мой лучше всех, — сказал Чиун. — А как насчет Раймонда Барра?

— Не подойдет, он слишком стар, — произнес Римо.

— Ты просто чересчур упрям, — объявил Чиун, вылезая из автомобиля и направляясь ко входу в ресторан.

Ему не нужно было становиться в очередь: ежедневно для него оставляли свободным столик в глубине зала. В первый же день он урегулировал этот вопрос с владельцем ресторана, засунув его голову в котел с супом из морских продуктов.

На середине улицы Чиун на мгновение замер, а затем вернулся к машине. Его лицо сияло радостью, как у всякого, кто совершает благородный поступок.

— Я нашел! — воскликнул он.

— Ну и кто же это? — проворчал Римо.

— Эрнст Борньин.

— Ооох... — простонал Римо и нажал на акселератор. Через открытое окно он слышал, как Чиун кричал вслед:

— Подойдет любой толстый белый актер! Вы же все на одно лицо, это всякий знает!

Глава Американской Национальной партии именовал себя «Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф». Это был двадцатидвухлетний парень с прыщавым лбом, настолько худой, что повязка со свастикой соскальзывала с рукава его коричневой рубашки. Его черные штаны были заправлены в начищенные до блеска сапоги, но ноги были так тонки, мускулы на них так незаметны, что нижняя часть его тела в целом производила впечатление двух карандашей, воткнутых в две буханки черного хлеба.

Он глядел прямо в телевизионные камеры, снимающие пресс-конференцию, и пот выступал у него на верхней губе. Римо смотрел новости, лежа на диване в небольшом доме, который он снимал.

— Это правда, что вы бросили школу после десятого класса? — задавал вопрос журналист.

— Да, как только понял, что в школе наши головы забивают еврейской пропагандой!

Его голос был так же тонок и бесплотен, как и тело. Еще два одетых в форму нациста стояли у стены за его спиной. Их маленькие злобные глазки смотрели прямо перед собой.

— И тогда вы попытались вступить о Ку-Клукс-Клан в Кливленде? — спросил другой журналист.

— Это была единственная организация в Америке, не желающая отдавать страну в лапы ниггеров.

— Почему же вас туда не приняли?

— Я не принимаю эти вопросы, — заявил Шайсскопф. — Я пришел сюда, чтобы поговорить о нашем завтрашнем марше. Не понимаю, почему он вызывает такое раздражение в этом городе. Здесь соблюдают права человека, только пока речь идет о евреях, цветных и прочих неполноценных расах. Завтрашним маршем мы собираемся отпраздновать годовщину первой в истории и единственной подлинно успешной программы городского благоустройства. Полагаю, все ваши либералы, любящие подобные программы, должны выйти на улицы вместе с нами.

— О каком городском благоустройстве вы говорите?

Лежа на диване, Римо покачал головой. Ну и дурак!

— В Варшаве, двадцать пять лет назад, — объяснил Шайсскопф. — Некоторые называют это Варшавским гетто, но на самом деле это была попытка улучшить условия жизни для недочеловеков. Того же самого добиваются все современные программы городского благоустройства.

Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью.

— Ты хочешь знать, что произошло? — спросил он у Римо.

— Нет.

— Они опять не явились.

— Мне-то что? Я смотрю новости.

Чиун выключил телевизор.

— Я хочу поговорить с ним, а он любуется на каких-то животных в коричневых рубашках!

— Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня.

— Забудь о задании, — сказал Чиун. — Я важней.

— Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании?

Чиун вновь включил телевизор.

— Быть художником среди обывателей — вот крест, который я должен нести, — вздохнул Чиун.