Последняя аристократка
Шрифт:
— Ты видишь сон…
— Сон, — послушно повторил он.
— На самом деле меня нет. Я тебе снюсь.
— Снишься.
— Ты только скажи, где изба врача Петра Васильевича?
На мгновение его взгляд стал осмысленным…
— По следующему переулку, вторая изба слева.
Наташа взяла из его безвольных рук свой паспорт и скомандовала:
— А теперь иди к своим товарищам. Спросят, скажешь, что ты никого не видел.
— Я никого не видел.
— Вот и молодец.
Наташа пошла в указанном направлении, а энкавэдэшник медленно пошел к
Нужный дом она нашла сразу. На секунду замялась у калитки, но нигде не услышала ни стука, ни говора, ни какого другого звука, лая, гогота гусей или квохтанья кур.
Казалось, что село вымерло. Причем, не осталось в живых не только людей, но и вообще каких бы то ни было домашних животных.
Так же в тишине она поднялась на крыльцо. И так же на её робкий стук никто не ответил.
Наташе стало жутко. Непонятно, откуда пришел этот страх. Дом, на крыльце которого она стояла, выглядел вполне мирно, если не сказать обыденно.
Он не походил на нищие хатенки вросших в землю бедняцких жилищ, хотя и не производил впечатление богатого. Так, обычный сельский дом среднего достатка.
Пугало полное безлюдье подворья и тишина, обычному селу не свойственная.
Она толкнула входную дверь, которая легко отворилась, пропуская Наташу в темные сени, где отсутствовали привычные сельские запахи. А ведь здесь должна храниться капуста, картошка, соленья — то, что типично для крестьянских сеней.
Дверь в горницу отворилась с противным скрипом, и вот теперь она услышала запахи.
Пахло болезнью, голодом, давно немытыми телами и ещё чем-то непонятным… Она прошла в комнату.
В горнице лежали люди. Поскольку печка здесь давно не топилась, каждый укрывался всем, что, очевидно, удалось найти. Холод был жуткий.
Какая-то детская головка с изможденными голодными глазами глянула на неё с русской печи — там послышался чуть слышный шепот. Значит, ребенок был не один.
На сундуке у стены лежала без сознания ещё какая-то девочка. Справа, за незадернутой занавеской на кровати она увидела два неподвижных тела, а тут же, почти возле стоящей Наташи — она с перепугу не сразу заметила — на широкой лавке лежал какой-то мужчина с перевязанной головой, повязка на которой, похоже, давно не менялась.
Машинально тронув его безвольно упавшую руку — та была чуть теплой Наташа поняла — жив!
— Минуточку, — пробормотала Наташа, как будто кто-то о чем-то её просил, невольно повторяя слова военного, встретившего её у села. — Минуточку подождите!
Она не сразу сообразила, что мешает ей быстро передвигаться. Оказывается, Наташа до сих пор держала в руке тяжелую сумку с продуктами, которые заготовила ещё в Москве.
Она метнулась из избы, не помня, как слетела по ступенькам. И остановилась посреди двора, примечая то, что ей требовалось.
Неподалеку стояла пустая собачья будка. Наташа попыталась было сходу разломать её, не удалось. Видимо, хозяин, пока был здоров, сделал здесь все на совесть.
Сарай! Она забежала в стоявший поодаль сарай без двери — странно, что деревяшки на растопку начали брать с двери сарая, а не с будки. Или тогда пес ещё был во дворе? Обо всем этом она думала походя, даже странно, что подобные мысли вообще приходили ей в голову. А потом она нашла стоявший у стены сарая топор и теперь кромсала будку, чудом не попадая себе по руке или ноге.
В избе не было даже спичек, а у Наташи с собой тоже, ведь она не курила. Но она нашла на припечке кресало и воспользовалась им, вспомнив свое прошлое, когда она скиталась по разоренной голодной стране, раздираемой революционной смутой.
Тогда ей приходилось довольствоваться тем, что было под рукой, и спички порой представляли собой немалую ценность… Но это же был восемнадцатый год, а не тридцать третий! Какой кошмар, оказывается, до сих пор происходил в стране!
Наконец, в печке зашумел огонь. Но это ещё не повод расслабляться. Она подумала, что нигде не видела ведер. Тогда как же она достанет воду из колодца во дворе?
Опять пришлось продолжать поиски. Создавалось впечатление, что по подворью прошел ураган, тайфун, который смел с него все мало-мальски пригодное для хозяйства. Не было ничего целого: ни ведер, ни бочек, ни кадок, она пока не нашла даже хорошего чугунка, в котором могла бы что-то сварить.
Наверное, со стороны её действия показались бы святотатственными. Она топила печь, искала, в чем принести воды, но ни разу не подошла к лежавшим в доме, чтобы разобраться, кто из них жив.
Двое пока живы, это точно — ребенок, который смотрел на неё с печки и раненый, лежащий на лавке… Хотя нет, ребенок же с кем-то шептался. Тогда точно пока живы трое.
Хорошо, она не станет добывать воду, растапливать печку, и с чем она к ним подойдет? С добрым словом? Наташа словно оправдывалась перед возможными судьями, но продолжала поиски, с ожесточением пиная какие-то ржавые железяки, которые норовили подкатить ей под ноги.
В самом углу сарая она отыскала старое проржавленное ведро, из которого, наверное, кормили скот. Куском какого-то железного прута она соскоблила, что могла, с его боков и теперь стала искать веревку. Тот, кто обобрал несчастное подворье, не погнушался забрать с колодезного журавля даже веревку. Или цепь, которая здесь была.
"Упорство и труд все перетрут!" — говаривал её дядя Николя. Она-таки нашла кусок старой веревки и ещё кусок чего-то, похожего на вожжи, и привязала к найденному ведру. Что что, а узлы она вязать умела. В этой ржавой посудине могло отвалиться дно, но развязаться узел… Извините!
Ни на печи, ни около неё не нашлось ни одного чугунка, даже того, какой она видела во сне, ведь Наташин сон по времени несколько отстал от действительных событий.
Наконец в сенях отыскался старый чугунок. В нем когда-то хранили известку, которой, похоже, подбеливали печку. Пока Наташа отмыла его, с неё сошло семь потов.