Последняя битва

Тестов Александр Валентинович

Сказителя он тоже припоминал частенько, особенно последнюю встречу на пиру. И его тревожные слова.

– Не люби… – пролепетал себе под нос херсир.

Все это казалось нелепо, противоречиво… Да и что тут думать? Любовь…

…Из похода на меря его доставили в борг в бреду и горячке. Рана загноилась. Зашили криво-косо… Херсир всю дорогу метался на санях под толстыми шкурами. Иногда орал на непонятном языке, и викинги косились на походного вождя с опаской. Стали даже шептаться, что Один призывает храброго воина к себе.

Два раза ему клали в ладонь меч… но он не умер. Уже в Альдегьюборге он пришел в себя и потребовал – баню! Олаф вместе с сыновьями пропарил товарища, и тут Сигурд принялся настаивать:

– Режьте жилы! Чего смотрите? Надо шить заново…

Осторожно раскрыли рану, тщательно убрали гной.

– Мочу давайте! Лучше ребенка…

Он не придумал ничего иного.

– У стряпухи дитё есть, – сообразил Трюггви, – говорят, от нашего Ульфа…

– Брешут, – отмахнулся Олаф.

Товарищи изловчились и раздобыли мочу младенца. Дезинфекция прошла обильно и весьма успешно, после чего Олаф долго и старательно зашивал рану. Швы толстым слоем покрыли барсучьим жиром.

– До свадьбы заживет, – утирая пот со лба, изрек Олаф.

«Ну вот, – подумал Сигурд, – и этот туда же…»

Хворь отступала нехотя, язвы заживали долго. Швы, сделанные Олафом, слава богам, прижились и эта рана потихоньку-полегоньку давала жить. А вот два укола тонким шилом – напротив. И ведь плевое дело – укол. Две маленькие дырочки в мясе, ан нет. Зудят и зудят.

Месяц ушел у херсира на лечение и реабилитацию. Попустил он и проводы зимы, и пиры, и даже девок пропустил. А то, что девки были, Сигурд и слышал, и видел. Но все объяснил Олаф. Девки были местные – чудинские, из соседних родов, что дружбу вели с Атли. Завезли, стало быть, девок, как товар.

– А что княгиня с княжной? – спросил херсир.

Он как-то поначалу и забыл про них.

– А что им будет. Живут, – ответил Олаф, но херсир уловил в его голосе что-то…

– Живут?

– Хорошо живут… у ярла.

– Ага… – Сигурд сел на лавку.

– Мы тебя когда везли, – Олаф сделал многозначительную паузу, – ты имя ее повторял.

– Кого?

– Вторуши.

– Да иди ты…

И викинг тогда ушел, а Сигурд думал – и с чего бы ему имя княгини повторять. Вторуша… хм… забавное славянское имя – стало быть, вторая по рождению.

* * *

Вот оно и лето. Хотя тепло стало уже в конце мая. Волхов вскрылся поздно, и только к середине все того же мая вешняя вода спала.

Херсир чувствовал себя превосходно. Тело затянуло раны, и молодой организм набрал прежнюю силу. Ярл, вызвав к себе Сигурда, был многословен и щедр не в меру. Новый шерстяной плащ, ремень с серебряными накладками и три отменных куньих шкурки перекочевали в закрома победителя мерянского князя Нимоякке. И еще… Атли выстроил во внутреннем дворе борга всю дружину и торжественно провозгласил, что, мол, отныне Сигурд больше не

херсир, а хёвдинг.

– Слава хёвдингу! – в тот день дружина порвала глотки от частых криков и упилась на пиру.

Жить бы да радоваться! Вторуша… Сигурд опять поймал себя за язык. Особенно после бани, когда, испив холодного пива, он сидел на лавке и нежился на солнце. Вторуша…

– Вот привязалась, – Сигурд отпил из кружки.

Второй или третий раз накатывала эта сентиментальность. Он не часто, но видел княгиню, вместе с дочерью прогуливавшуюся у западной стены. А он стоял и смотрел. Что в ней было такого? Хёвдинг не знал. И пуще того, стала ему зеленоглазая княгиня сниться. И так снилась, и так снилась.… А еще смех этот дурацкий все время доносился откуда-то. Или не смех то был, а крик. И не властен был Сигурд в своем сне… Вторуша… А один раз она приснилась ему рядом с кикиморой. Вот тут-то и не стерпел хёвдинг.

Однажды вечером он набрался смелости и пошел в терем. Он уже знал, в какой его части жила Вторуша с дочерью. При них почти неотлучно находилась старая бабка. И бабку эту он знал. Потеря – так ее звали – Сигурд не раз, до этого, видел ее в борге.

Сигурд стукнул кулаком в дверь и, досчитав до пяти, вошел. Княгиня сидела на ложе, перебирала какие-то тряпки, девчушка играла с тряпичной куклой, а Потеря протирала стол. Три глиняных светильника давали много света.

– Пойди-ка, бабка, погуляй с Милавой. Щенков ей покажи. У конюшни сука наша вывела их с лежки. Пойдите, гляньте.

– Ярл не велел… Изменил!!!!

– Иди, старая, говорю… мне с княгиней поговорить надо.

– Атли мне…

Хёвдинг подошел ближе, в упор глянул в бесцветные глаза Потери.

– Пойдите, гляньте щеней.

Милава услышав грозные речи викинга, выронила куклу и уставилась на дядю.

– Ступайте, – спокойным голосом изрекла княгиня. – Милавушка, сходи с бабушкой на двор, там щеночки…

– Малые?

– Малые, – кивнула Вторуша. – Поди.

– Ой, – обрадовалось девчушка, – бабушка Потерюшка, побежали…

Милаву споро одели, и бабка, что-то ворча себе под нос, вывела княжну на вечернюю прогулку.

– Зачем пришел? – строго спросила княгиня.

Сигурд бесцеремонно разглядывал княгиню. Она сидела, сложив руки на коленях, с прямой спиной и аккуратно забранными волосами. Длинные ресницы медленно, словно нарочно, игриво прикрыли ее зеленые глаза. Прикрыли… открыли…

– Ярл захаживает?

– Проверяет. Мы его яшники.

– Я не о том, – отмахнулся хёвдинг и сел на край ложа.

– Не пойму я…

– Ходит или нет?

– Ты, верно, сдурел.

– Ты сама сказала – вы его яшники, – Сигурд вздохнул.

– Твоими трудами.

– Моими. Так ходит или нет?

– Зачем тебе мои муки, воин?

– Меня Сигурдом зовут…

– Я знаю… это ты убил моего мужа.

– Это был честный поединок.