Последняя богиня
Шрифт:
Война, богиня Эреба, я прихожу к тебе, как пришел некогда юный эллин, ставший Софоклом. Но он перед смертью, под ударами персов, жаждал любви красавицы. Я менее требователен: я только желал бы перед тем как германский снаряд превратит меня в кашу, не внести в смерть слишком горького ощущения моей обманутой, отвергнутой, осмеянной любви. Я желал бы оставить после себя на немногие годы, которые проживет мое имя после того, как я перестану жить, нечто лучшее, чем просто воспоминание о «бедняге», о бедняге, из которого какая-то праздная женщина делала когда ей угодно, как ей угодно и сколько ей было угодно свою игрушку, в чем и заключалась вся его судьба; да: в этой роли клоуна, простофили, комнатной собачки. Да, это моя роль, именно так, без всякого преувеличения. Я, Фольгоэт, Фаэль де Фольгоэт, последний носитель этого имени, имени, не лишенного некоторого значения в истории… когда его носили другие. Я, который стоил, может быть, более, я несомненно сделал менее. Потому, что я в сорочке родился, и никогда не проходила мимо меня неудача. Это довольно досадно… Я прекрасно чувствую, что вместо того, чтобы быть ничтожным, я мог бы проявить величие. Послушайте! Я мог бы, если бы мне было дано время, сделаться композитором, после которого остались бы его произведения. Я мог бы также сделаться адмиралом и выиграть несколько исторических сражений…
Несчастный случай, вот что разбило мою морскую карьеру, самую драгоценную тетиву моего лука: я имел несчастье заявить о себе в тот день, когда было полезно защитить горячими статьями в газетах хорошую морскую программу, и когда надо было для этого, чтобы кто-нибудь пожертвовал собой… Я пожертвовал собою…
Что же, это хорошее воспоминание, и я ни о чем не сожалею. Я мог бы оставить по себе имя химика или биолога, имя, которое не было бы бесславно. Но госпожа Фламэй не любила ни реторт, ни пробирок… Жаль! Об этом я действительно жалею, было бы забавно вытащить наружу ослиные уши многих так называемых ученых и выявить глупость многих современных наук… Впрочем, я, может быть, не сказал своего последнего слова… В нынешнее время война во всяком случае со всех сторон преграждает мне путь, заставляет меня продолжать быть ничем. Кто может думать о чем бы то ни было, пока тяготеет над нами этот воскресший железный век, который снова наполнил черепа всех сынов Каина кровавым бредом их предка? Ах! последняя богиня, ах, Война! Ты единственная из Древних Бессмертных упрямо отказываешься умереть; ты, которую человечество, никогда не переставая проклинать, волей-неволей всегда будет обожать, пока останутся на нашей планете две нации и между ними одна желанная женщина… Ах! последняя богиня, более свирепая, чем все самые свирепые богини, которые стояли до тебя на наших алтарях, – как я тебя ненавижу! Не только за несметное количество бедствий, которыми ты удручаешь теперь вселенную, но прежде всего за смертельное страдание, которым ты удручаешь меня и которого ты являешься действительной причиной и действительным источником! Ты, ты одна, а не моя дивная и почти верная любовница, простая, чуть зловредная женщина, которая, стараясь убить меня, своего любовника, делала лишь свое дело женщины и любовницы и делала его почти честно. Ты, Война, нечто другое: ты нас захватила предательски, ты не просто убиваешь: ты злодейски умерщвляешь. И на тебя возлагаю я ответственность: ты одна ответственна за все, все, ты, пожирающая человеческое мясо, ты, пьющая человеческую кровь!
Я, может быть, оказываю ей слишком много чести, этой вышеназванной богине, занимаясь ею так долго. Если предположить, что она это подозревает, она, конечно, почувствует от этого гордость, наслаждаться которой я не хочу ей позволить. Каковы бы ни были ее дурные намерения, тем не менее достоверно, что на миноносце № 624 от Шербурга до Каттаро, через Брест, Гибралтар, Оран и Бизерту Амлэн, Арель, Фольгоэт и K° плавали без препятствия и жили, по-видимому, самым дружеским образом. Теперь мы благополучно пребываем в самой середине Адриатического моря и сейчас присоединимся к флоту, если только флот соблаговолит явиться на назначенное им место свидания. Не спрашивайте у меня, почему: Каттаро слывет за довольно хорошо укрытый арсенал, и я не представляю себе, что адмиралы с седыми бородами могут оказаться настолько молоды, что станут рисковать броненосцами ценою в пятьдесят или шестьдесят миллионов против бетонных батарей в пятьсот или шестьсот тысяч франков, причем батареи все-таки явно сильнее броненосцев. Глиняные горшки никогда с пользой для себя не ударялись о чугунные… ни чугунные горшки о вооруженные горшки из бетона… Нет, должно быть речь идет о более или менее театральной демонстрации… Хотя, в конце концов, никогда не знаешь: старые люди бывают такими ребятами… Доказательством являюсь я сам (начинающий седеть): посмотрите, что выходит, когда я наталкиваюсь на изощренную опытность какого-нибудь Ареля со светлыми усами…
Что тут говорить; чем более я об этом думаю, тем более сам себе кажусь простосердечным и поднимаемым на смех любовником, неопытным и неосторожным… несмотря на обилие соли в черном перце моих усов и моего бобрика… О! я заявляю об этом без всякого тщеславия, прошу вас мне поверить.
Итак, Арель (Душка): со светлыми усами, с розовыми щеками, с кукольной талией… это-то и выбирает женщина!.. Я должен этому вполне верить, потому что я это видел… Все равно! Он мне страшно не нравится, этот Душка, о котором идет речь. В конце концов я должен быть плохим судьей, будучи стороною.
Арель… Арель Душка…
Я не знаю имени моего старшего офицера и предпочитаю не осведомляться о нем. «Душка» кажется мне вполне подходящим для него наименованием. И для меня он до конца останется «Душкой» – прелестный «Душка», такой белокурый, такой розовый…
Ну, да, Душка, которым не пренебрегла госпожа Фламэй…
Нет, лучше стану думать о чем-нибудь другом.
Лучше стану думать об Амлэне, моем орудийном унтер-офицере, который несет здесь обязанности рулевого старшины. Этот – мой друг, или я очень ошибаюсь: когда он на меня смотрит, я чувствую что-то теплое, сильное, братское… Да, что-то исходящее от него ко мне и проникающее в мое сердце. Амлэн для меня полная противоположность Арелю: он мне нравится, он мне страшно нравится, Амлэн, Гискар. Я чувствую себя сильнее и лучше вооруженным, когда рядом со мною этот высокий парень с крепкими мускулами, широкими плечами, с прямыми и твердыми глазами, взгляд которых никогда не опускается и вежливо, но проницательно, без высокомерия ощупывает и исследует вас.
Если бы мне нужно было сравнить этого человека с чем-нибудь, с кем-нибудь, я мог бы подыскать что-нибудь подходящее только между крупными зверями кошачьей породы, тиграми или львами, могучими и спокойными животными, уверенными в своей силе и в своей ловкости, до такой степени безупречно равновесие между их мускулами и их нервами. Эти животные всегда кажутся менее страшными, чем они бывают на самом деле, до момента прыжка, до того мгновения, когда они выпускают свои когти и оскаливают зубы, неминуемо несущие смерть.
Точно так же я не вполне оценивал по достоинству внушительный кулак Амлэна до того дня, когда, толкнув неосторожно дверь моей комнаты, которая была заперта на ключ и которую он считал открытой, Амлэн вышиб дверь кулаком.
Амлэн, Арель, Фольгоэт…
Из нашего трио Амлэн, конечно, наименее разукрашен галунами. Однако я чувствую, что из нас троих не Фольгоэт и не Арель является настоящим человеком. В жизни галуны мало значат.
2. Без вести пропавшие
Полдень.
Небо тяжело навалилось на плоское море. Белое, ослепительное небо. Ни одного голубого просвета, ничего: низкий и бледный раскаленный свод. На севере Адриатическое море принимает темный стальной оттенок, словно запрещая слишком далеко туда углубляться.
Вчера южнее Корфу воздух был раскаленный, но можно было дышать. Сегодня термометр опустился, но мы задыхаемся. Легкие работают буквально впустую.
Я чую какую-то плохую драку. Впрочем, не надо быть колдуном, чтобы ее здесь чуять. На всякий случай и приказал ускорить на час обед. Лучше подойти к австрийским батареям с хорошо наполненным желудком. Один моряк, который пообедал, стоит двух голодных моряков.
И вот обед проглочен. Раздается последний командный свисток, вызывающий первую вахту к уборке после обеда.
Первая вахта обедала сегодня после второй. Итак, все кончено. Я этим доволен: во все время двойного пира я чувствовал себя не слишком важно. Уф! а теперь:
– Подмести вверху и внизу.
Лучше драться чистыми, если нужно драться, не правда ли?
Курс все на С 24°. Теперь миноносец № 624 находится на указанном месте встречи или в каких-нибудь двух-трех милях от него. Но флота там нет. Жаль. Я полагаю, что нахожусь слишком далеко от своих и слишком близко к неприятелю. Любопытно заметить, до какой степени начальник, достаточно храбрый, когда дело идет о том, чтобы рискнуть собственной жизнью, (я думаю без хвастливой скромности и тем более без хвастовства, что я именно такой начальник) становится робким, боязливым, возбужденным, как только ему приходится рисковать жизнью тридцати или тридцати тысяч человек – число здесь не играет никакой роли – жизнью вверенных ему людей, «его» людей. Любопытно также заметить обратное, а именно: люди, беспокоясь, естественно, каждый за себя, – смерть грозит! – перелагают заботу о спасении собственной шкуры со щенячьей доверчивостью на любого начальника, даже на такого, которого они во всех других случаях осудили бы без снисхождения; да, но не в этом случае… который, однако, неоспоримо кажется мне самым важным.
Чего вы хотите? Так некогда доверились адмиралу Ною, который поднял свой флаг на линейном корабле «Ковчег», – слепо доверились все породы земные… при других обстоятельствах эти породы земные, в особенности наиболее съедобные, обратились бы в такое же быстрое, как и мудрое бегство при виде этого главнокомандующего, который, мне кажется, был в родстве, с главным заведующим волчьею охотою в том же веке, господином Нимвродом…
Мостик. Корабельный журнал. Я читаю: «Совсем спокойное море, очень хорошая погода». (Это сокращается: «С.С.М., О.Х.П.»; и это пишется автоматическим пером, без всякого раздумья; мне случилось прочесть следующий перл: «С.С.М., О.Х.П.; захвачены краем циклона, потеряли два вельбота, унесенные сильным шквалом в открытое море». Для настоящего момента формула верна: море гладко, тишина полная. Ничего не видно, ни земли, ни дыма. Я предпочел бы увидеть что-нибудь сильное и дружественное… Например, флот, но я не имею права выбора ни моих встреч, ни моего пути, ни моей скорости. Я нахожусь на месте, назначенном для встречи, я могу только оставаться здесь. И я хорошо вижу, чего мне это будет стоить. На миноносце нас семьдесят человек, включая сюда Амлэна, Ареля и Фольгоэта; семьдесят в это мгновение. Сколько останется нас, может быть, через два или три часа?