Последняя черта
Шрифт:
— Итак, — снова взял слово Лёха, — Как тихо убить мразей?
Они спорили долго. Периодически переходили на личности: только одну Алису обвинили во вспыльчивости, а она всего лишь лаконично предложила разнести их склад из гранатомета. Его даже можно было достать, Ворон недавно хвастался, что получил очередную ступень доступа к черному рынку, но идея была встречена в штыки. Почему — Алиса не понимала.
Для нее Дикий был чем-то особенно теплым. Тем самым братом, о котором девушка мечтала в детстве. Сильным и стойким, который защитит, закроет собой и выбьет дурь из башки. Он сделал из нее человека. Вытащил из бесконечных притонов, держал во время ломок и гладил по голове. Доставал дурь, когда становилось совсем плохо — травка уж получше героина. Лёха тоже был рядом, но образ теплой
— Хорошо, — снова вклинилась она в разговор, — Не хотите — хрен с ним. Но можно же просто по одиночке перебить, почему нет? Пара адресов у нас есть, а потом...
— А потом они начнут вылавливать по одиночке нас, — мрачно отозвался Док, оперев подбородок на рукоятку трости. — Каста, не неси чуши. Мы при всем желании не сможем вечно держаться вместе — у меня учеба, у Лёхи — тоже. У девчонок, вон, — он кивнул в сторону Меланхолии и Марц, — Работа. И так далее.
— Тогда соберём их в одном месте, — подал голос Актёр. — Как — не знаю, но других вариантов не вижу. Менты про значок этот не знают, он чисто для своих — нам послание оставили, понимаете? Это война. И это они нам ее объявили, а не мы им. Хотели просто так кого замочить — так кто им мешал, просто треугольника на теле не было бы. Так что мы в любом случае на мушке. Уже.
Он говорил правду — понимал это каждый, но признавать серьезность ситуации были готовы не все.
— Давай тогда без твоих пафосных речей, для театралки оставь, — сморщился Герасим.
Актер изобразил глубочайшее оскорбление. Он действительно учился в театральном, уже оканчивал, и даже с отличием. Преподаватели обещали ему хорошие перспективы, но только к окончанию своего обучения Актер понял одну простую истину — или его прогнет система, или он пошлет нахер свой диплом и заберет документы. Роли, которые ему предлагали, речи, которые заставляли публично говорить на общих мероприятиях университета — всё это парень ненавидел до скрежета зубов. И если театр ещё переносил — в конце концов это всего лишь образы, то последнее... последнее не оставляло никакого шанса на успех на сцене.
— Это все замечательно, но к выходу ни к кому мы так и не пришли, — Меланхолия вслепую нашарила сигареты в джинсах.
— Пришли, — Лёха поднялся, подкурил подруге, закурил сам и зло выдохнул в сторону, — По одному не ходим. Без оружия — тем более. Одни, в принципе, не остаемся. Вернется Ворон — обмозгуем, как их искать. Он в этом побольше нашего разбирается.
Таша не слушала, о чем говорят друзья. У нее в мыслях крутилось одно — от Дикого ничего не осталось. Только эта квартира, вещи, запах, что со временем выветрится. Даже могилы не будет, потому что уже лет как тридцать трупы просто сжигают в крематории. Раньше отдавали урны с прахом, а сейчас даже этого нет. В Богов Таша не верила никогда, в жизнь после смерти — тоже, но сейчас поняла всех, кто иногда, в пустоту, как бы разговаривает с ушедшими. Как Алиса, которая иногда приходила на место гибели Синяка, сидела в том переулке и рассказывала последние новости. Как Меланхолия, которая бродила по Санкинскому парку и бормотала под нос так, чтобы никто не слышал.
В скором времени все расползлись кто куда. Марципан с Мел устроились в обнимку на разложенном, широком диване, ворчащий про личное пространство Актер уполз в комнату с двумя койками, но и там недобитого театрала в одиночестве не оставили: Герасим забил себе вторую, и Актер уже знал, что выспаться с этим храпящим засранцем ему не удастся. Изабель расположилась с девчонками, Алиса за руку увела Ташку в спальню Дикого, а Доктор ушел на кухню.
Лёха же еще долго, до самого рассвета сидел в кресле, хрустел костяшками и брался за голову. Иногда слышал, как начинают переговариваться лесбиянки, как то ли всхлипывает, то ли просто вздыхает Изабель и понимал — никто не спит. Все опять просто закрылись, сделали вид, что в порядке и посчитали, что так будет лучше для других. Ну и нахрена, спрашивается? Он знал, что Алиса сейчас гладит по растрепанным волосам мелкую, совсем как сам Лёха недавно успокаивал саму Касту. Почти видел тяжелый взгляд Дока, направленный в темноту комнаты — безумный, холодный и жуткий. У Доктора сейчас напряжены скулы, ходят желваки, и он до побелевших костяшек сжимает свою трость. Всерьез всю эту эзотерическую хрень в кампании никогда не воспринимал. Самое мистическое, что компания видела в своей жизни — добрый мент. Только тактично молчали, не желая нарываться на этот самый взгляд. Вряд ли существовали все эти духи, проклятия, но что верно — Док иногда казался самым жутким человеком на свете.
В рассветных сумерках, что холодом ложились на стены комнаты, Лёха поглядывал на часы, нервничал и курил, пока почти полная пачка не вышла вся. Никакой цели у него не было, кроме одной — дождаться Ворона и выебать нео-нацистов во все щели.
Дополнение. Два инвалида. ч.1
— Грей, к ноге. К ноге, Грей!
Грей упорно не слушался. Бегал, где ему вздумается, упрямый пёс, метил что попало. Большой серый маламут — чего ему и не побегать? Вечером было свежо, прохладно, в имитаторах природного шума звучали листья и сверчки. Сам парк почти вымер, пара-тройка совсем выживших из ума бабок не могли бы его воскресить, даже если бы перекапывали каждые пару часов.
Собак уже давно не заводили — выгуливать негде, да и незачем. Хорошие роботы-аналоги справлялись с этой работой лучше, а заниматься с ними приходилось в разы меньше. Как только американцы научились создавать искусственную шерсть — так про настоящих животных и забыли.
Грей нагадил под куст и вернулся к хозяину с широко раскрытым ртом и высунутым языком.
— Я тебе не срать говорил, а к ноге, — вздохнул Ворон и только потрепал пушистого по холке.
«Эт как — не срать, хозяин?» — склонил голову Грей.
Он смотрел на молодого черноволосого хозяина с преданностью и наивностью ребёнка, и сколько бы парень ни ворчал — эта преданность всегда окупалась.
Ворон потушил окурок о кроваво-красный от ржавчины мусорный бак и выкинул туда же. Дроны-уборщики прилетают, как только на них появляются ресурсы, а пока люди мусорили и прямо на улицах, кому совести хватало.
— Ха, вот мы его здорово повязали, пидараса этого! — пьяный говор здорового мужика в форме.
— Люб-бви не важно, к-какого ты пола, — процитировал ещё один, с трудом перетаскивающий ноги — совсем нажрался и висел теперь мешком на плече третьего.
— Вот в тюряге пусть его бутылка и полюбит, ага, сукиного сына.
Их было много — шестеро, и совсем бухим был только один. Ворон напрягся как-то непроизвольно, прищурился — они на работе или уже нет? — но не успел перехватить за ошейник общительного маламута.
— Стой! — выкрикнул он, когда Грей уже сорвался с места и широким галопом подлетел к мусорам.
Решил, видимо, что люди смеются, хотят с ним играть, вилял хвостом и подпрыгивал, норовя вылизать нахмурившиеся тут же лица.
— К ноге, Грей! — побежал за ним Ворон и на секунду даже понадеялся, что обойдётся.
Раздался выстрел и короткий, сдавленный скулёж. Ворон так и замер, словно не бежал, крепко стоя на пронзённых болью от резкой остановки ногах. На одной силе воли. Мгновение превратилось в вечность, и Ворон даже запомнил удары сердца в висках — ровно два — до секунды, когда он кинулся на этих ублюдков с кулаками.
Больно. Это было больно, но не так, как больно потерять Грея — последний, сука, луч в его дремучей пошлой жизни. Он и не думал, что сможет надрать задницу сразу всем, но надеялся, что сможет хоть кому-нибудь, хотя бы одному, до момента, когда окажется носом в растрескавшемся асфальте, а прочими частями тела — на отдельном круге ада. В голове был только беспрерывный мат и собачий преданный взгляд.