Последняя Ева
Шрифт:
Она видела, что Эмилия ревнует ее к сыну – тем больше ревнует, чем яснее понимает, что Валя жить не может без своей Нади и что Надя угадывает его желания не только быстрее матери, но даже раньше, чем он понимает их сам.
Надя точно знала, когда Валя захочет есть, – и, хотя он еще спал, уже доставала из стоящего в коридоре холодильника принесенную Эмилией еду и несла разогревать на кухню.
Она чувствовала каждое его движение, когда ему наконец разрешили вставать на костыли, – и подхватывала его сзади под руки ровно за секунду до
Но главное, только она могла его отвлечь от мрачных мыслей о будущем, которые с пугающей неизбежностью вставали перед ним… Правда, все Валины опасения, касавшиеся учебы, будущей работы, легко развеивала Эмилия Яковлевна. В Бауманском был оформлен академический отпуск, друзья, приходившие навестить Валю, в один голос уверяли, что нагнать ему будет – раз плюнуть. Ребята приходили каждый день, и появление Валиной мамы очень оживляло молодую компанию: она всех умела разговорить, развеселить, раскрепостить. Присутствие Эмилии Яковлевны легко угадывалось по дружному хохоту, доносившемуся из-за Валиной двери – как будто не из больничной палаты, а из какого-нибудь студенческого клуба.
Но у Вали были и другие мысли о будущем, не связанные ни с учебой, ни с работой…
Они долго не говорили об этом – до тех пор, пока Валя не начал вставать, ходить на костылях. Предстояла еще одна операция перед протезированием. Как сказал Эмилии Яковлевне главврач, дело это было, во-первых, виртуозное, а во-вторых, для больного мучительное…
Понятия не имея о библейских притчах, Надя была уверена: дай Бог все обдумать на сегодня, а завтрашний день сам о себе подумает.
Ночь перед второй операцией она провела у Вали в палате. Вообще-то ей уже давно не разрешали оставаться на ночь.
– Хватит, Надежда! – заявил палатный доктор Леонид Степанович. – Я понимаю, с парнем-то ночью веселее, чем одной, – подмигнул он. – Однако хватит пока. Теперь он сам пописать сходит. Да и тебе отдохнуть пора, – добавил Леонид Степанович. – Бока-то не отлежала еще на своей кушетке?
Дерматиновую жесткую кушетку он сам распорядился принести для Нади из ординаторской, а теперь велел забрать. И, вздохнув, она стала уезжать на ночь к Клаве. Это было отчасти и удобно: можно было самой готовить для Вали еду на завтра.
– Может быть, ко мне, Надя? – словно мимоходом поинтересовалась Эмилия, узнав, что Надя теперь не остается ночевать.
– Нет, Эмилия Яковлевна, – отказалась она. – От Клавы ближе, и вообще…
Что «вообще» – они обсуждать не стали.
Вечером перед второй операцией Надя, как обычно, собиралась уйти в девять, перед вечерним обходом. Она составила в сумку пустые банки из-под клюквенного морса и уже подошла к двери, когда Валя сказал:
– Надя… Не уходи сегодня, а?
Он смотрел на нее с кровати, и глаза его блестели даже на расстоянии, как будто снова поднялась температура, хотя Надя
– Побудь со мной сегодня, Надя…
Валя произнес это таким голосом, что она решила не возражать: все-таки операция с утра, может, ему страшно.
– Хорошо, – кивнула она. – Я, пока обход, сбегаю Клаве позвоню и с Леонид Степанычем договорюсь.
Когда, упросив врача и предупредив Клаву, Надя вернулась в палату, верхний свет был уже выключен, только маленький ночник горел на тумбочке. Валя полусидел на кровати, облокотившись на подушки, и ждал ее – она сразу почувствовала, что весь он пронизан ожиданием.
– Ты зря так волнуешься, Валечка, – сказала Надя, садясь на стоящий рядом стул. – Все-таки эта операция не такая трудная будет, как первая, уже ведь…
– Надя, я не о том, – перебил он. – При чем здесь операция? Я не решался тебя спросить, не мог… Тут все так смешивается, Надя. Не знаешь, как объяснить, путаешься… Сказал бы, что люблю тебя, – и сразу думаю: теперь нельзя, теперь нельзя тебе это навязывать… И тут же в голову лезет: а вдруг ты скажешь «да», просто чтобы не обижать, из совести? Все перепутал этот чертов грузовик, Надя! – Он слегка сжал ее руку. – Но все-таки я тебе говорю, зажмурившись: любимая моя, ненаглядная моя жена – и будь что будет!
Он и в самом деле закрыл глаза и откинулся на подушки, отпустив ее руку. Она молчала, боясь дышать. Сколько бы ни мелькали раньше у нее в голове мысли о будущем, все равно оказалось, что все решается в эти несколько секунд, когда еще можно было молчать…
Надя чувствовала, что Валя ждет ответа, – так же ясно, как чувствовала теперь все, связанное с ним.
И секунды летели быстро.
Она неслышно встала, наклонилась к нему, увидела, как тревожно вздрагивают его смеженные ресницы, и, еще ниже наклонившись, прикоснулась губами к его губам.
Она почувствовала, как Валя вздрогнул весь, мгновенно, как будто ток прошел по его телу. И тут же губы его приоткрылись навстречу ее губам, и руки, взлетев, сомкнулись у нее за плечами…
– На-адя… – медленно прошептал он, когда, едва не задохнувшись, на мгновение прервал поцелуй. – Если бы этого не было, то лучше бы мне умереть!
– Умереть никогда не лучше, – сказала она, улыбнувшись. – Видишь – есть же!
– Иди ко мне…
Валя снова порывисто обнял ее и притянул к себе так сильно, что Надя едва не упала на него.
– Что ты? – испуганно прошептала она. – Валечка, сейчас же войдет кто-нибудь!
– А ты дверь закрой на стул, – тут же сказал он. – Или подожди, я сейчас сам.
– Еще чего – сам! – хмыкнула Надя. – Лежи уж…
Она осторожно приоткрыла дверь, выглянула в коридор. Во всей травматологии было в это время как никогда тихо. Больные спали – кто забывшись после уколов, а кто и так. Дежурные врачи и медсестры наконец уселись в ординаторской, чтобы выпить чаю после привычно сумасшедшего дня.