Последняя гимназия
Шрифт:
Так прошел первый день существования Юнкома, первый день шкидской общественной организации.
Ионин, Ионин!..
Кричали с улицы.
Под окнами, задрав кверху голову, стоял человек с очень тоненькими ножками, которые на манер зубочисток, воткнутых в рыжие ботфорты, торчали из под долгополого пальто.
Он выпячивал шею и пискливым голосом взывал: — Ионин… Ионин!..
Через подоконник во втором этаже перевесилась лохматая Лёнькина голова. Секунду он глядел вниз на человека, потом нырнул обратно.
— Иошка! Там тебя
— Слышу, — ответил Иошка…
Богородица был прежде воспитателем в Шкиде, и когда узнал, что через несколько недель его сократят, принялся собирать обличительный материал против Викниксора… А материал был: Иошка, одно время сильно недовольный, всячески поощрял Богородицу, обещал подписи, факты, показания.
Но Богородицу сократили раньше срока и теперь, в жажде отмщения, он стоял под окнами:
— Ионин!.. Ионин!..
Иошка тоскливо оглядел ребят, как и вчера, с утра собравшихся в музей.
— За материалом пришел….
— Не давай, — всполошился Сашка. — Не надо, что ты… Ты же юнкомец!
Окошко тихонько прикрыли… Но Богородица оказался настойчивым, прошел в Шкиду, и несколько минут спустя в двери музея послышался осторожный стук.
В комнату просунулось испитое и вытянутое лицо уставного халдея.
— Можно? Здравствуйте, дорогие товарищи! Дело моё на мази-с, — заговорил Богородица, словно соблазняя и торопливо оглядываясь: — ему будет дан верный ход… Да-с… Верный ход… Я у прокурора был… В Губоно был… У следователя был… Все-с… все одобряют… Очередь, можно сказать, за вами… Документики-с… Фактики… подписи… Заявление у меня, кстати, приготовлено-с… Вам подписать, только подписать… Помните, обещали.
Иошка заулыбался, закивал с каким-то испуганным выражением.
— Как же, как же… Мы помним… Покажете заявление?
— Пожалуйста! — Богородица вынул из-за пазухи несколько больших листов бумаги и протянул их Иошке…
— Ого, да тут целое сочинение…
Богородица довольно хихикнул и потер руки.
— Всё-с… Всё описано в точности; и не подкопаешься.
Иошка держал в руках заявление, и испуг на его лице обозначился ещё больше. Ему было совестно за себя, стыдно за Богородицу, за ребят, за всех, кто когда-то поощрял этого халдея на донос. Нужно было бы теперь сразу высказать ему своё нежелание, отшить его, но момент был упущен, заявление Иошка держал в руках и уже готов был подписать его, чтобы избавиться от кляузника…
Надо было решаться.
Иошка подумал и протянул заявление Лёньке.
— Отнеси это.
Лицо Богородицы дрогнуло.
— Не беспокойтесь. Он снесёт его подписать Косе Финкельштейну, тот наверху, — и чуть слышно, одними губами, что заметил только Лёнька, Иошка добавил: — Викниксору…
О приходе Богородицы в Шкиду раньше всех узнали «особенные».
Они всегда вертелись на кухне и возле неё, и первые увидели входящего халдея. Они имели все основания радоваться успеху богородицыного дела. Ведь с приездом Викниксора исчезла почти всякая возможность заниматься по-прежнему воровством, промыслом, который давал независимость и деньги. А всякое вмешательство было бы для них полезно.
Впрочем, так рассуждал только один Цыган, самый умный и дальновидный из всех «особенных». Остальные просто злорадствовали и радовались, что Викниксору, их заклятому врагу и мучителю, придется плохо…
— Молодец Богородица, — говорили они. — Даром, что халдей, а сообразил… Здорово придумал.
Гужбан, колотя себя в грудь, убежденно прорицал:
— Теперь Вите гибель. Амба!.. Вите теперь не жить, верьте слову, братишки.
Братишки верили. Всем почему-то представлялось, что «это» должно произойти сейчас, здесь, у этих дверей; здесь посрамится Викниксор, здесь выйдет Богородица, и здесь они увидят всё, увидят редкое представление, увидят чудо…
И увидели.
Неожиданно у музея появился Викниксор.
Он распахнул дверь, взглянул на Богородицу и потом сказал:
— Вон!.. Сию же минуту вон отсюда!
Викниксор стоял в дверях, заняв полпрохода и вытянув вперёд руку.
У отставного халдея была лишь одна мысль: выскочить как можно быстрее в дверь, ставшую такой узенькой, — выскочить, чтобы эта вытянутая рука не опустилась ему на голову.
— Во-он! — затопал Викниксор, и Богородица стремительно вылетел из музея.
Он бежал не оглядываясь, путаясь ногами в пальто, промелькнул мимо «особенных» и скрылся.
А сзади, тяжело ступая, шёл Викниксор, и летели клочья разрываемого им «доноса».
Юнкомцы хохотали до слёз, смотря из дверей музея, как гонят по коридору халдея и выпроваживают на улицу. Но смех стал стихать; на лицах ребят появилось недоумение, потом испуг, страх, и дверь захлопнулась…
К музею шли «особенные». Их возмутило не то, что юнкомцы обманули Богородицу, — тот был халдей, и по отношению к нему, следовательно, всё допустимо, — но ведь теперь он пришёл как сообщник, как мститель, и его обманули, с головой выдав Викниксору. Теперь этот мститель гремит, выкатываясь по лестнице…
«Особенные» не выдержали; неприязнь к «ищейкам», «выскочкам», «подлизам», «накатчикам» и «лягавым» превратилась в ненависть
— Открывайте, мать вашу, — закричал Гужбан, и дверь вздрогнула под его кулаками.
За дверями засуетились, задвигались, забегали. Гришка нетвёрдым голосом спросил:
— Ч-что тебе надо?
— Открывайте, суки!.. Разговоры разговаривают… Ну?
— Не надо открывать, — взвизгнул Иошка.
Дверь загремела от посыпавшихся на неё ударов.
— Да что тебе надо, Гужа? — умоляюще прокричал Сашка.
— Разбить кой-кому харю.
— Кому?
— А тем сволочам, кто на Богородицу накатил.
— Н-не надо открывать! — разом крикнули и Иошка и Лёнька. — Заприте дверь…
— Открывайте, паскуды! Хуже будет.
В музее не отвечали. Там торопливо возводили у дверей баррикаду, воздвигали огромную кучу, куда валили столы, стулья, скамейки. Валили витрины, тумбы, доски, валили ящики, экспонаты, книги, — а дверь грохотала, трещала, — за ней собралась толпа, пробовали вышибить кулаками, плечами, наваливались кучей, потом выволокли из класса парту, оттащили и с размаха хватили по дверям.