Последняя гимназия
Шрифт:
Дверь рухнула…
— Бей гадов!
— Ищейки!
— Бей!
Иошке досталось первому. Гужбан знал в кого метить, а кулак его был тяжел и грузен. Сашка отпрыгнул в сторону, но в него вцепился Бык, и они, колотя друг друга, визжа и царапаясь, покатились по пыльному полу. Воробей отбивался в углу, размахивая своей железной палкой.
Но уже от канцелярии, сверху, снизу, из классов, коридоров бежали любопытные.
Стоявший на стреме Козел свистнул, потом крикнул: «зекс», потом побежал в музей.
— Халдеи!..
Нападавшие разбежались.
Всё случилось быстро и стремительно, и от момента когда
— Здорово! — выдавил из себя Сашка.
— Здорово! — согласился Иошка и сплюнул. На полу появилось кровавое пятнышко и что-то щелкнуло.
— Зуб.
Музей был разгромлен. Вся мебель лежала у порога, одним концом на неё упала сверху дверь, и кучами лежали разбросанные бумаги.
— Надо убрать, — глухо сказал Иошка и, сморщившись, схватился за губу. — И закрыть дверь… — И потом поговорить…
— Зачем потом? — удивился Дзе. — Сейчас говорить надо… Устраивай заседание.
У Иошки нестерпимо заныла губа, но он нашел силы сострить:
— Так как же заседать, братцы, когда сидеть не на чем?..
— Посидеть? — отозвался от порога Воробей, пробовавший закрыть полусбитые двери. — Пожалуйте! Сейчас устроим, — и начал оттаскивать из баррикады скамейку. — Садись.
Юнкомцы покорно сели на подставленную скамью. Воробей, после яростной обороны в углу, чувствовал себя героем и поэтому, взяв почин, заговорил:
— Молчите?.. Хорошо?.. Тогда я скажу… И скажу вот что: стукнули нам немножко, а уже из нас цыца поперла.
— Хороша цыца! — огрызнулся Сашка. — Вся школа бить поднялась! Цыца-а!
— А вы, дорогой Саша, закажите себе очки да получше, какие-нибудь с вентилятором… Вся школа!.. Скажет тоже… Кто бил, видел?.. Особенные — раз… сламщики — два!.. Всё… человек десять… А он — вся школа!..
— Ну и что из этого?
— Да ничего… Не вся школа…
— Стойте граждане, — вмешался оправившийся Иошка! — Помните, что мы вчера в манифесте написали: «Не запираться в отчужденную от масс секту. Юнкомы должны быть впереди школы». Помните!
— Помним… Как же!.. — усмехнулся Гришка.
— Вот заперлись — нас и отколотили…
Ребята рассмеялись.
— Факт, — воодушевился Иошка. — Оттого и колотили. Сидим мы взаперти, будущая ячейка комсомола, и никто про нас ни черта не знает. А «особенные» и распускают разные слухи и агитируют против…
— Так что же делать? Созывать опять собрание, да?
— Да!
— Попробовали… Вчера… Много пришло?
— Не важно, — отмахнулся Иошка. — Надо так устроить, чтобы пришли… Да что тут разговаривать? Здесь дело ясное: ребят в Шкиде много, в комсомол хотят и комсомольскую ячейку поддержат. А они про нас ничего не знают. Пойдем к ним, поговорим, подготовим их — и префартовое получится собраньице… Факт!
— Факт, — согласился Воробей, — это верно… Наскребем в Юнком членов…
— Наагитируем, — строго поправил Сашка…
Агитировать пришлось осторожно и по одиночке. На счастье, «особенные» куда-то из Шкиды ушли, и юнкомцы получили возможность смело ходить по зданию. Не удалась разъяснительная кампания только Сашке: подбитый его глаз подмигивал так лукаво, что первый же шкидец, которого он остановил, вырвался и поскорее куда-то убежал.
Перед
Собрание кончилось, когда в столовую собирались остальные шкидцы. Учредители Юнкома появились после всех, появились спокойно и довольно улыбаясь. Курочка, разжалованный из старост, ждал их выхода, и теперь, приставив к губам ладони, закричал:
— Ишейки пришли!
Рядом сидел Будок — новый комсомолец. Будок ударил Курочку по губам. Тот вскрикнул и кувыркнулся под стол. На голову ему вылили чай, и бывший староста взвился обратно. Столовая хохотала.
«Особенных» в этот вечер в столовой не было… Накануне у них вышло одно «дело», а сегодня они, обеспокоенные приездом Викниксора и Юнкомом, решили поскорее продать «фарт» и втихомолку кутнуть. Кутили весь вечер где-то на Обводном, пили, ночь провели, вытрезвляясь, в милиции, а когда утром вернулись в Шкиду, их уже поджидал Викниксор.
Будь они маленькими шкетами, он [1] изругал бы их, отхлестал по щекам и потом посадил в изолятор: и они лучше согласились бы теперь перенести эти пощёчины, чем его жестокую и холодную речь.
— Мне всё известно, — сказал он, — не отпирайтесь… Я хотел дать вам возможность доучиться — вы пошли воровать. Я предостерегал вас — вы сказали — «пугает»… С меня довольно. Ни одного часа вы не останетесь больше в школе. Мне воров и хулиганов не надо. В Лавру! [2]
1
Викниксор.
2
Лавра — распределитель, нечто вроде детской пересыльной тюрьмы. Теперь закрыта.
И ушел… У Бессовестина, розовенького, кудрявого паренька, задергались губы, и он отвернулся к стене. Остальные молчали. Отправление в Лавру пришло для них совсем неожиданно. Куда девалось Цыганово бахвальство, когда он говорил: «Наплевать!.. В Лавру — так в Лавру!» Теперь он молчал, понимая, что их снова отбрасывают на то дно, откуда они с таким трудом поднимались. А им уже было по шестнадцати и семнадцати лет, они вышли из того возраста, когда можно еще вернуться в детдом. Все поняли, что это конец…
Их привели в узенькую светлую учительскую. За огромным столом сидел Сашкец, маленький, похожий на армянина халдей, уже выправлявший их препроводительные документы.
Он покачивал головой и бормотал: «Ах, гуси, гуси лапчатые, что наделали!»
«Особенные» даже теперь еще не осознали толком, что произошло с ними недавно. После буйного вечера и ночи, проведенной в загаженной камере, пахнущей испражнениями и креозотом, после бессонного валяния по липким и жестким нарам, после душной и сырой темноты им хотелось просто покоя: свалиться, заснуть, захрапеть.