Последняя граница
Шрифт:
Когда наступил вечер, девятнадцатый пехотный полк поставил фургоны в виде заслона. Младшие офицеры, подавленные и приунывшие, то и дело поглядывали на фургон, в котором находилось тело Льюиса. Были выставлены часовые на случай атаки, но атаки не последовало.
А поздней ночью стук копыт дал им знать, что шайены ушли на север, во мрак.
Двигаясь на север, индейцы так кружили и петляли, что предугадать их путь было невозможно. Двенадцать тысяч солдат, почти дивизия вооруженных
Солдаты в синих мундирах наводнили Канзас. Длинные синие колонны кавалерии и пехоты, вагоны с артиллеристами и тупорылыми гаубицами двигались по всем направлениям. Иногда происходили стычки, и тогда в желтой траве прерий оставались лежать раненые и убитые.
Иногда загнанные в тупик индейцы разбивались на группы по двое, по трое и все же ускользали. Они увели табун в двести двенадцать лошадей, бросив своих собственных маленьких пони, которые были изнурены и загнаны насмерть. Они резали скот, кормились и скакали дальше.
Двенадцать ковбоев, возвращаясь с пастбищ в сопровождении фургона с продовольствием, поднялись на холм и увидели двух индейцев, свежевавших бизона. Ковбои ринулись вперед, а оба индейца, подняв головы, увидели их и бегом бросились к своим пони. Один из них с разбегу вскочил в седло; другой, получив пулю в ногу, упал. Ковбои столпились вокруг раненого индейца, делавшего отчаянные усилия, чтобы дотянуться до своего ружья. Мак Реди, старшина, отшвырнул ружье подальше, а Аксель Грин пнул сапогом упавшего индейца и разорвал . ему шпорой щеку.
Первый индеец, отъехав ярдов на триста, повернул пони и стал следить за происходящим. Расстояние было слишком велико, чтобы можно было достать до него из пистолета, а у ковбоев было с собой всего два ружья. Клинг и Сандерсон, оба отличные стрелки, сделали несколько попыток попасть в индейца, но безрезультатно. Грин хотел было погнаться за ним, но Реди удержал его, сказав:
– Брось! Одного мы заполучили, а тот пусть убирается к чертям!
Сандерсон согласился с ним.
– Это шайен, – заявил он, кивая на лежавшего в траве индейца со сломанной ногой и окровавленным лицом. – Возможно, вся их банда где-нибудь поблизости.
Второй индеец медленно поехал прочь. Первый лежал, опершись на локоть, неподвижный, даже не глядя на ковбоев, и тянул странную печальную мелодию.
– Что это такое?
– Похоронная песнь, – сказал Сандерсон.
Марси осклабился. Его дед был убит в бою с индейцами, и он считал, что ему полагается ненавидеть индейцев более, чем другим.
– Что мы сделаем с ним? – спросил Грин.
– Грязный краснокожий ублюдок… – злорадно процедил сквозь зубы Марси.
– Не трогайте его, – сказал повар Фергюсон. – Это не наше дело.
Индеец все так же не отрывал глаз от земли, лежа на боку, опираясь на локоть. Это был молодой человек, не достигший еще и тридцати лет, с правильным лицом, длинным мощным телом, выпуклой грудью и широкими плечами. Разорванная шпорой щека и сломанная нога причиняли ему боль, но он не показывал этого. Он лежал совершенно неподвижно в старых грязных штанах из оленьей кожи.
– Найдем дерево и вздернем его, – решил Реди.
– Брось, не надо!
– Послушай, Реди, – сказал повар, – не наше дело линчевать его. Может, он шайен, а может, и нет. Здесь никто ничего не знает об индейцах. Но линчевать его – не наше дело.
– Не шайен? Да ты посмотри на его мокасины!
Мокасины с совершенно изношенной подошвой, потертые и лопнувшие по швам, всё еще хранили следы былой красоты. Когда-то их с бесконечной заботой и терпением расшили бусами.
– Да, это мокасины шайена, – признал и Сандерсон.
Фергюсон переводил взгляд с одного лица на другое. Половина ковбоев были молодые ребята, не старше двадцати лет, загорелые, крепкие Фергюсон хорошо изучил их за те долгие ночи, когда они слегка поколачивали его. Уж так принято, чтобы каждая партия ковбоев пересчитывала ребра своему повару И он в каждом видел лучшие качества, присущие людям, живущим простой жизнью.
– Не линчуйте его, – сказал он – Бросьте его здесь одного, если вам хочется его смерти.
– Заткнись, поваренок! – сказал Марси.
Больше никто не произнес ни слова. Они стояли вокруг лежащего индейца и смотрели на него, а не на повара Фергюсон подошел к фургону с провиантом, взял там кружку с водой и протянул индейцу:
– Выпей!
Индеец поднял глаза, поглядел на Фергюсона и выпил воду, сказав что-то на своем языке.
– Свяжите его и посадите на лошадь! – вдруг заорал Реди он уже принял решение; а приняв его, всегда проводил в жизнь, о чем было известно всем его ковбоям.
Фергюсон беспомощно покачал головой, отвернулся и полез в фургон.
Привязав индейца к его лошади, они упрямо ехали около двух миль, пока не нашли достаточно высокое дерево, чтобы повесить на нем человека Это был старый пятнистый виргинский тополь, наклонившийся над ручьем Перекинув лассо через ветку тополя, они посадили индейца на его лошадь, накинули ему петлю на шею и прикрепили другой конец к костяной луке седла.
Каким-то образом индеец ухитрился стоять, выпрямившись в стременах, несмотря на сломанную ногу. Сохранить свое достоинство было его единственным желанием. Лицо его было бесстрастно, глаза закрыты.