Последняя игра
Шрифт:
– А можешь ли ты описать его наружность и характерные черты? – спросил колдун с белыми косами.
В этот момент Силк испустил глубокий горловой звук, застыл в седле и отчаянно закатил глаза, так что видны оказались только белки. Конвульсивным, судорожным движением он вскинул вверх руки.
– Берегитесь демона Агринджу, который, невидимый, крадется за нами, – произнес он нараспев глухим голосом оракула. – В своих видениях я лицезрел его трехглазую морду и пасть с сотней клыков. Глаз смертного человека не может созерцать его, но его руки с семью когтями даже теперь простираются вперед, чтобы разорвать на части каждого, кто осмелится стать на пути избранного им искателя, копьеносца из клана Волков. Я видел, как он пожирает дерзкого. Грядет добыча, а он жаждет
– Ты, я вижу, уже побывал здесь, – пробормотал краешком губ Белгарат. – Но пытайся все же сдерживать свою фантазию. Помни, именно мне предстоит воплотить то, что выдумываешь ты!
Силк вскользь посмотрел на него и слегка подмигнул. Описанный им демон произвел явное впечатление на мориндимов. Всадники нервно озирались, а те, кто стоял в высокой, по пояс, траве, невольно сгрудились, дрожащими руками вцепившись в оружие.
Тогда сквозь кучку перепуганных воинов протолкался худой мориндим с белой меховой повязкой на левой руке. Вместо правой ноги у него была деревянная култышка, поэтому при ходьбе он тяжело хромал. Остановив на Силке полный откровенной ненависти взгляд, он широко раскрыл руки, покачиваясь и трясясь. Спина его изогнулась, и вдруг он упал и стал биться в муках мнимого припадка. Затем совершенно одеревенел и через некоторое время начал говорить:
– Дух-дьявол клана Ласки, ужасный Хорджа, говорит со мной. Он требует узнать, почему демон Агринджа посылает своего искателя в земли клана Ласки. Демон Хорджа тоже настолько страшен, что на него нельзя смотреть. У него четыре глаза, сто десять клыков и на каждой из шести рук по восемь когтей. Он кормится желудками людей и постоянно голоден.
– Жалкий подражатель, – презрительно фыркнул Силк, все еще опустив голову. – Даже собственной фантазии нет.
Колдун клана Ласки бросил презрительный взгляд на провидца, неподвижно лежавшего на траве, а затем опять повернулся к Белгарату.
– Дух-дьявол Хорджа бросает вызов духу-дьяволу Агриндже, – объявил он. – Он предлагает ему убраться прочь или же вырвет желудок у искателя Агринджи.
Белгарат выругался сквозь зубы.
– И что теперь? – пробормотал Силк.
– Я должен сразиться с ним, – хмуро ответил Белгарат. – К этому шло с самого начала. Этот, с белыми косами, пытается создать себе имя. Он, вероятно, нападал на каждого колдуна, который переходил ему дорогу.
– А сможешь ты справиться с ним?
– Сейчас узнаем. – Белгарат соскользнул с седла. – Предупреждаю, чтобы вы оставались в стороне, – прогудел он, – иначе я выпущу на вас нашего изголодавшегося духа-дьявола.
Острием копья Белгарат нарисовал круг на земле и в нем пятиконечную звезду, а затем зловеще вступил в центр этого рисунка. Седой колдун клана Ласки презрительно усмехнулся и соскочил со своей низкорослой лошади. Он быстро начертил на земле такой же символ и вступил под его защиту.
– Ах, вот как, – пробормотал Силк Гариону. – Раз вычерчены символы, никто из них не сможет отступить.
И Белгарат, и колдун с седыми косами начали бормотать заклинания на языке, которого Гарион никогда не слышал, и угрожающе размахивать в сторону друг друга своими страшными жезлами. Провидец клана Ласки, вдруг осознав, что находится в самом центре неизбежной схватки, чудесным образом излечился от своего припадка, вскочил на ноги и с испуганным видом умчался прочь.
Глава клана, пытаясь сохранить достоинство, осторожно заставил свою лошадку попятиться, чтобы отъехать как можно дальше от двух бормотавших стариков.
И вот над большим белым валуном, находившимся приблизительно в двадцати ярдах от обоих колдунов, в воздухе началось какое-то слабое мерцание, нечто вроде волн горячего воздуха, поднимающегося от красной черепичной крыши в жаркий день. Это привлекло внимание Гариона, который с удивлением уставился на странное явление. Пока он разглядывал его, мерцание стало более отчетливым, и казалось, что в него вливаются разорванные кусочки радуги, которые мерцали, перемешивались, взвивались вверх, подобно колеблющимся языкам пламени, поднимавшимся от невидимого огня. И пока Гарион взволнованно наблюдал это явление, справа появилось еще одно мерцание, льющееся из высокой травы. Оно тоже начало вбирать в себя цвет. Глядя то на одно, то на другое, Гарион заметил, или вообразил, что заметил, как в центре сначала одного, а затем второго мерцания стали возникать какие то призрачные контуры. Вначале они расплывались, изменялись, вбирая цвета из мерцавшего вокруг них воздуха. Затем, казалось, эти призрачные контуры, достигнув определенной точки, вспыхнули, и образовались две огромные ужасные фигуры. Обратившись друг к другу, они рычали и брызгали слюной с невероятной ненавистью. Каждая была высотой с дом, широкоплечая, а кожа их отливала разными оттенками, сменявшими друг друга подобно волнам.
У фигуры, стоявшей в траве, имелся третий глаз, злобно глядевший между двумя другими, а ее огромные руки заканчивались кистями с семью растопыренными когтями, жадно тянувшимися вперед. Выступающая вперед пасть была широко разинута и усеяна рядами жутких, острых, как иглы, зубов. Из пасти несся громоподобный, полный ненависти голодный вой.
У валуна высилась другая фигура. В верхней части ее торса, под непомерно широкими плечами, гроздьями свисали длинные, покрытые чешуей руки, извивавшиеся, подобно змеям, во всех направлениях. Каждая рука заканчивалась широко растопыренной кистью со многими когтями. Из-под тяжелых бровей безумно взирали два глаза, расположенных друг над другом, а пасть, подобно пасти другой фигуры, ощерилась целым лесом зубов. Эта отвратительная морда то поднималась, то опускалась, а из пасти извергалась пена.
Но даже когда эти два чудовища взирали друг на друга, создавалось впечатление, что монстров захлестнула некая мучительная борьба: по коже пробегала дрожь, а на груди и боках перекатывались огромные бугры. У Гариона возникло странное ощущение, будто внутри этих призраков заключается что-то еще – нечто совершенно другое и даже худшее. Рыча, оба демона сближались, но, несмотря на явное стремление к битве, казалось, их что-то заставляет, принуждает драться. В них чувствовалось страшное внутреннее сопротивление, чудовищные лики конвульсивно подергивались, и каждый из демонов сначала рычал в сторону своего противника, а потом в сторону колдуна, который им повелевал. Это сопротивление, как показалось Гариону, проистекает из чего-то, коренящегося глубоко в природе каждого демона. Они ненавидели свою рабскую зависимость, то, что их принуждают подчиняться чьим-то приказам. Цепи колдовства и заклинаний, которыми их опутали Белгарат и колдун с седыми косами, причиняли им невыносимые страдания, от которых они рыдали, и эти рыдания смешивались с ревом и рычанием.
Белгарат покрылся потом, который струился по его покрытому темными пятнами лицу. Заклинания, которые удерживали демона Агринджу в созданном Белгаратом образе, непрерывным потоком лились с языка чародея. Малейшая запинка в словах заклинания или искажение образа, созданное чародеем в уме, уничтожили бы власть над чудовищем, которое он же сам и вызвал, и оно обрушится на него. Корчась так, как будто кто-то пытался разорвать их изнутри, Агринджа и Хорджа, сцепившись, царапались и кусались, вырывая своими ужасными пастями из тела друг друга куски покрытого чешуей мяса. И от этой битвы дрожала земля.
Слишком ошеломленный, чтобы испытывать страх, Гарион созерцал эту жестокую схватку, и тут он заметил характерное различие между двумя демонами. Агринджа истекал кровью от ран – странной кровью, такой темно-красной, что она казалась почти черной. А из Хорджи кровь не текла. Куски, вырванные из его рук и плеч, были похожи на обломки дерева. Колдун с седыми косами тоже увидел это различие, и в глазах его вдруг отразился испуг. Голос колдуна стал пронзительно резким, он отчаянно творил заклинания, пытаясь удержать контроль над демоном. Перекатывающиеся под кожей Хорджи бугры стали крупнее. Огромный демон вырвался от Агринджи и замер – грудь его ходила ходуном, глаза горели отчаянной, ужасной надеждой.