Последняя индульгенция
Шрифт:
Ромуальд дернул плечом.
– Пришлось много заниматься, – соврал он.
– Ну и как? Стипендию получили?
Ромуальд кивнул.
– Но на нее не проживешь. Не могу ли я помочь? Мы ведь давно знакомы, почти друзья. Будете зарабатывать – отдадите. В жизни и так приходится.
Ромуальд вдруг вспыхнул, ощутил в себе упрямство.
– Я не помощи просить пришел, и не за сочувствием.
– Ну, ну, зачем сразу так круто! – Лубенс встал, положил руку на плечо Ромуальда. – Я ведь хотел, как лучше.
– В два часа, – не сразу понял Ромуальд.
– Я поговорю с начальством, устроим вас на работу, во вторую смену. Идет?
– А что за работа? – несмело спросил Ромуальд. – Я ведь почти ничего не умею.
– Никто не родился на свет мастером. Научишься.
Будешь работать у меня. Я тебя не обижу. – Лубенс перешел на «ты» и удовлетворенно рассмеялся. – Когда будет много занятий, сможешь и не приходить – отработаешь в каникулы.
– А другие согласятся? Может быть, лучше перейти на вечернее отделение? – усомнился Ромуальд.
– У нас никто с хронометром не ходит. Главное – чтобы дело было сделано. О вечернем отделении пока не думай. Важно, чтобы не пришлось потерять год. А теперь давай собираться, – Лубенс подошел к окну. – Еще не льет. Сходим в художественный музей. Сегодня открывают выставку Крауса. Слышал такое имя?
Когда они выходили, женщина, уже переодевшаяся в темно-коричневый брючный костюм с напоминавшей французскую матросскую шапочкой на голове, стояла в прихожей перед зеркалом.
– Всего хорошего! – смущенно простился Ромуальд.
– До свидания! – она помахала рукой.
Лубенс, пробормотав что-то, пропустил Ромуальда вперед. На улице оба некоторое время шли молча. Потом Лубенс, как бы невзначай, спросил:
– Да, кстати: нашли шофера, который сбил твою мать?
– Нет еще. Ищут.
– Вот так милиция. Не могут одного пьяницу найти.
– Пьяницу? – Ромуальд остановился. – Почему вы решили, что это был пьяница?
– Я ничего не решил, – улыбнулся Лубенс. – Я просто не знаю. Есть что-нибудь новое вообще?
Ромуальд поколебался.
– Это не пьяница был, пьяницу давно схватили бы, – сказал он. – В том и беда, что на маму напали специально – вызвали в Пиекрастес, там подкараулили и убили. Умышленное убийство, – голос его дрогнул.
– Кто вам сказал? – Лубенс был поражен. – На похоронах ведь все говорили о несчастном случае!
– Какой несчастный случай, если даже сумочка с деньгами и документами пропала. Нигде ее не нашли, дома ее тоже нет.
– Ничего удивительного, – рассудительно проговорил Лубенс. – Сумочка, может быть, и сейчас лежит в кустах. Наверное, плохо искали. Из этого еще ничего не следует. – Он махнул рукой. – Ну пусть уж следователи сами… Как-нибудь уж доберутся до истины и виновника накажут.
– Следователь тоже думает, что это было убийство, –
– Он так сказал?
– Дал понять… – Ромуальд запнулся.
– Разве у твоей мамы были враги, способные на такое? Насколько я понимаю, она была добрым, спокойным человеком.
– Следователь тоже спрашивал о врагах.
– А ты что сказал?
– Я рассказал о Зале.
– Зале? – удивился Лубенс. – Это, кажется, директор твоей матери? Убийца, ничего не скажешь!
– Она однажды пригрозила матери.
– Убить?
– Нет. Она сказала, чтобы мама не совала нос, куда не следует, иначе будут неприятности.
– Это тебе мать рассказала?
– Нет, я случайно слышал весь разговор. Мама сказала, что есть люди, которые за деньги и душу дьяволу продадут.
– Наверное, разговор шел о служебных делах. С убийством у этого, по-моему, нет ничего общего. Конечно, следователю надо говорить все, что знаешь, но выводы пусть они делают сами. У каждого своя работа.
Ромуальд казался разочарованным.
– Следователь сказал, что я смогу им помочь.
– Может быть, конечно, – протянул Лубенс. – А что нужно делать, он сказал?
– Я отдал ему письма, которые остались от мамы. Их писал ей человек по имени Сергей, я его не знаю. Я позволил следователю осмотреть квартиру, мамины вещи. Валдис, то есть следователь Розниекс, говорил, что таким путем можно многое узнать о человеке, понять особенности его характера, мотивы действий и приблизиться к разгадке дела.
– Может быть. Не знаю, правда, насколько этично рыться в ящиках умершего, бросать на него тень. Какой он, этот следователь?
– Молодой, высокий, светловолосый…
– Я не об этом. Какое впечатление он производит – может ли он найти преступника?
– Кажется, он умен. Неразговорчив. Мне кажется, он мне сочувствует.
– На сочувствии далеко не уедешь, надо энергично действовать.
– Ну, у него есть помощник из милиции. Энергичный парень, немного старше меня.
Сквозь свинцовые облака пробилось несколько лучей солнца. Стало моросить. Асфальт увлажнился, сделался скользким. Лубенс раскрыл складной зонтик, взял Ромуальда под руку.
– Хорошо, что уже близко. Прибавим шагу!
Они пересекли улицу, взбежали по лестнице и вошли в просторное фойе музея.
XXIV
Микроавтобус набрал скорость. Розниекс все еще не сел, держась за ручку двери. Потом окликнул шофера:
– Остановитесь, я выйду. – И повернулся к Стабиньшу: – Допроси Пуце и жди меня в управлении!
Он вылез из автобуса и, помахивая портфелем, направился обратно, к Стрелниексу.
Старик, увидев Розниекса, не скрыл удивления. Но тем не менее гостеприимно пригласил войти.