Последняя истина, последняя страсть
Шрифт:
Тридцатичетырехлетнего майора Ригеля – Вилли – Катя знала бог знает сколько времени. Родившись в Староказарменске, он большую часть своей жизни проработал в ГУВД. И в Главке был знаменитой личностью – самым лихим и безбашенным гонщиком на всех полицейских ралли. Гонял и на патрульных машинах, и на полицейских мотоциклах, и даже на катере речной полиции. Он становился маньяком скорости, едва садился за руль. «Наш Шумахер!» – говорили о нем в Главке. Бесстрашный, отважный, велкодушный Вилли Ригель. Катя сама знала о нем немало историй – про ралли и его победы она часто писала восторженные репортажи. Знала, что он преданный друг, из тех, кого разбуди ночью звонком из Владивостока, так он прилетит или пешком
И вот «золотое сердце» теперь иначе как Сорок Бочек Арестантов в городе не зовут.
Из дверей отдела полиции выскочил, как черт из табакерки, некто импозантный, суетливый, с родинкой на румяной щечке, верткий и прыткий, в элегантном синем костюме. Катя знала его лишь по имени – Михаил Эпштейн. Не полицейский, а кто – непонятно пока.
– Пикет. Надпись. – Он кивнул на юнца с плакатом. – Оскорбление при исполнении налицо, Вальтер Оттович…
– Пикет разрешенный.
– Кем?
– Слушай, уйди ты отсюда, а?
Голос у майора Ригеля хриплый. Эпштейн пожал плечами, усмехнулся. И исчез за дверью.
Майор Ригель увидел Катю, спустился по ступенькам, обошел пикетчика с плакатом – тот повернулся к нему, плакат чуть ли не в лицо сунул – читай!
У майора Ригеля – Вилли – рост и стать, видный парень, крупных габаритов, длинноногий, спортивный. Атлет. Серые глаза – самые прекрасные на свете – возможно, для кого-то были. Он как две капли воды похож на молодого кайзера Вильгельма, только без нелепых пышных усов. Вилли Ригель всегда гладко выбрит. На его столе в кабинете есть фотография того самого молодого кайзера Вильгельма, и усы на ней замазаны алым фломастером, словно румянец на щеках. А на черном прусском императорском мундире нарисовано слева пылающее сердце, полное любви. Это работа Лизы Оболенской – Лизбет, как зовет ее майор, его обожаемой невесты. Писательницы.
Его бывшей невесты…
Такая печальная любовная история…
Катя в курсе этой драмы. Но о ней чуть позже. А пока…
– Откуда – куда? – спросил ее майор Ригель.
– Вилли, я остаюсь у вас в городе. Меня Кабанова попросила пока не уезжать. Я командировку себе выбью у шефа. Вы не против?
– Лично я не против.
«А Кабанова велела и ему не доверять. Что там за история, когда он бросился на Лесика Кабанова с кулаками? Поверить невозможно». – Катя глянула на майора Ригеля, на пикетчика с плакатом.
– А вы куда, Вилли?
– Я хочу побеседовать с его прислугой. Некая Тамара Шахова, работала у него дома в Малаховке, недавно уволилась по неизвестной причине. Сейчас продавщица в булочной на Первомайской. Мы ее отыскали. А вы ведь ездили в «Сказку», Катя?
– Да. – Что толку лукавить, Вилли парень умный.
– Начало многообещающее, правда? И что, интересно, скажет нам их домработница?
– Можно, я с вами к ней?
Майор Ригель открыл дверь патрульной машины. Катя села. Юный пикетчик с плакатом подошел к самой машине со стороны водителя.
Я Тебя Не Боюсь! Золотое сердце… Жених-неудачник… Гонщик хренов… Сорок Бочек Арестантов… Я тебя не боюсь!
Тамара Шахова – бывшая домработница Алексея Кабанова, а ныне продавщица булочной, завидев крутого полицейского в бронежилете, изменилась в лице.
– Я
– Мы по поводу вашего бывшего работодателя Алексея Кабанова. Хотим поговорить, – сказал майор Ригель. – Вас может кто-то подменить у прилавка? Выйдем на улицу.
– Лучше здесь, я магазин на десять минут закрою. – Бывшая домработница и правда закрыла булочную. – Не хочу я с вами – полицейским – на глазах города разговаривать. Потому что… ну, просто не желаю.
– Сколько вы у них проработали в Малаховке? – спросил Вилли Ригель бесстрастно.
– Два года. Как он женился и особняк этот перестроил. Я прежде у адвоката работала двадцать лет. И не было женщины счастливее меня. Всех его жен пересидела, и ухаживала бы за ним до смерти, потому что человек был прекрасный. Но его родня увезла в Иерусалим, когда его парализовало. Разлучили нас. – Пятидесятилетняя домработница вздохнула так, что ее полные груди, похожие на арбузы, затрепетали. – А эти молодые… молодожены. Я к ним пришла работать сразу, как они с медового месяца вернулись. С райских островов. Думала, ничего, а оказалось – такой мрак.
– Что вы имеете в виду под словом «мрак»? – уточнила Катя.
– Жуть. – Домработница снова вздохнула. – Я их увидела впервые – Лесика этого – так его жена звала, и ее, Ульяну. Подумала, ну, попал парень! И косточек от него не оставит эта пантера. Так и будет подкаблучником всю жизнь. Она-то нравилась ему сильно, видно это было. Кайфовал он, был на седьмом небе. Такую красотку получил в жены. А она… так с иронией к нему, холодно, снисходила, в общем. Видно было, что вышла за него только из-за денег. Сразу претензии ему начала предъявлять – сбавляй вес. Ты такой тюлень, худей… Потом потреплет его по кудряшкам – ах ты мой славненький, мое золотко… Только золотку-то палец в рот не клади, оказалось. Терпел он ее снисхождение и насмешки где-то месяца четыре. Затем начал огрызаться, а потом и сам в наступление на нее пошел.
– То есть? – спросил майор Ригель.
– Ну, например, сидят они за завтраком в воскресенье. Я подаю им. Она ему что-то там капризно начинает выговаривать – чем-то недовольна. А он ей – крем смени, дорогуша. Она ему – что? А он ей – крем смени свой, а то в постели сегодня трогал тебя, жопа шершавая стала. Вы представляете? Такое сказать при мне, чужом человеке, молодой жене! У нее глаза на лоб. Не ожидала от него. Покраснела вся. Но собралась и в ответ ему тоже что-то гадкое. А он ей еще гаже. Про целлюлит. Про грудь отвислую. Мол, когда на пластику запишешься – я тебе денег дам, дорогуша. Она стол перевернула тогда на веранде. Всю посуду в дребезги. А он на нее с ухмылочкой такой. Словно рад, что довел ее наконец. По нему ведь и не скажешь – вроде такой из себя радушный, улыбчивый, вежливый. Когда хочет – прямо очаровашка. Только все это обман. Личина. Он человек жесткий очень. Порой безжалостный. Даже с ней. А у него ведь к ней чувства, как ни крути. Я видела, от меня не скроешь. Но и ее он унижал. Удовольствие от этого получал, когда бил в самое больное ее место.
– Он ее бил? – снова уточнила Катя.
– Первый год не трогал. А на второй… Я однажды пришла после отпуска – неделю отсутствовала. Она в ванной. Вышла, махровый халат на груди у нее разошелся. А грудь вся в синяках. Она сразу запахнулась. Не хотела, чтобы я видела. Потом снова – я пришла к ним после выходных, а у нее ссадина на виске, она ее тоналкой у зеркала мажет, маскирует. В висок ее шарахнул, представляете? Так и убить ведь можно. Но все это без меня. Он умный. Если и бил ее, то без свидетелей. Я ее спрашиваю – Ульяна, как же это? Она мне – Тамара, молчите, не ваше дело. Потом до меня дошло, с чего этот весь сыр-бор с битьем начался.