Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

С.Ви­та­ле, по-сво­ему рас­став­ляя со­бы­тия, все же не от­ри­ца­ла, что внуч­ка Ку­ту­зо­ва по­ста­ра­лась, что­бы мо­ло­дой фран­цуз был долж­ным об­ра­зом встре­чен в пе­тер­бург­ском выс­шем об­ще­ст­ве. Это под­твер­жда­ет днев­ник са­мой импе­рат­рицы:

28 фев­ра­ля 1834 го­да... В 10.30 мы прие­ха­ли к Фи­кель­мо­нам, где я пе­ре­оде­лась в ком­на­те Дол­ли в бе­лое пла­тье с ли­лия­ми, очень кра­си­вы­ми... мои ли­лии ско­ро за­вя­ли. Дан­тес про­дол­жал смот­реть на ме­ня ⁴⁷⁶.

К то­му же, есть ос­но­ва­ния по­ла­гать – взять хо­тя бы чер­но­вые за­пи­си пер­во­го био­гра­фа Пуш­ки­на П.В.Ан­нен­ко­ва[477]- что ге­рои­ней на­що­кин­ско­го рас­ска­за,

так на­зы­вае­мой, «жар­кой сце­ны» в до­ме ав­ст­рий­ско­го по­сла, и хо­зяй­кой ди­ва­на, под ко­то­рым дол­го то­мил­ся Пуш­кин в ожи­да­нии обе­щан­ной на­гра­ды, бы­ла все та же ум­ная Дол­ли:

Эта бли­ста­тель­ная, без­уко­риз­нен­ная да­ма на­ко­нец под­да­лась обая­ни­ям по­эта и на­зна­чи­ла ему сви­да­ние в сво­ем до­ме ...Бы­ст­ро про­хо­ди­ло вре­мя в на­сла­ж­де­ни­ях. На­ко­нец Пуш­кин как-то слу­чай­но по­до­шел к ок­ну, от­дер­нул за­на­вес и с ужа­сом ви­дит, что уже со­всем рас­све­ло, уже бе­лый день. Как быть? ...Пуш­кин сжав ей креп­ко ру­ку, умо­лял ее от­ло­жить об­мо­рок до дру­го­го вре­ме­ни, а те­перь вы­пус­тить его, как для не­го, так и для се­бя са­мой. Жен­щи­на пре­одо­ле­ла се­бя. В сво­ем кри­ти­че­ском по­ло­же­нии она ре­ши­лась при­бег­нуть к по­сред­ст­ву третье­го. Хо­зяй­ка по­зва­ла свою слу­жан­ку, ста­рую, чо­пор­ную фран­цу­жен­ку... Она све­ла Пуш­ки­на вниз, пря­мо в ком­на­ты му­жа. Тот еще спал. Шум ша­гов его раз­бу­дил. Его кро­вать бы­ла за шир­ма­ми. Из-за ширм он спро­сил: «Кто здесь?» - «Это - я», - от­ве­ча­ла лов­кая на­перс­ни­ца и про­ве­ла Пуш­ки­на в се­ни, от­ку­да он сво­бод­но вы­шел: Та­ким об­ра­зом все де­ло ос­та­лось тай­ною. Но бли­ста­тель­ная да­ма в про­дол­же­ние че­ты­рех ме­ся­цев не мог­ла без дур­но­ты вспом­нить об этом происшествии[478].

Ко­гда про­изош­ло это со­бы­тие, точ­но не­из­вест­но? Вы­бор до­воль­но ши­рок: ме­ж­ду ию­лем 1829 го­да, при­бы­ти­ем Фи­кель­мо­нов в Пе­тер­бург, и ма­ем 1836 го­да, по­след­ней встре­чей Пуш­ки­на и На­що­ки­на. Ин­тер­вал мож­но су­зить, ес­ли со­гла­сить­ся с мне­ни­ем П.Бар­те­не­ва, что на­що­кин­ский рас­сказ жи­во на­по­ми­на­ет сце­ну «ожи­да­ния» Гер­ман­ном гра­фи­ни в «Пи­ко­вой да­ме»[479], ко­то­рую по­эт, ве­ро­ят­нее все­го[480], пи­сал в ок­тяб­ре 1833 го­да. Скрын­ни­ков, к при­ме­ру, по­ла­га­ет, что «ран­де­ву» при­бли­зи­тель­но «име­ло ме­сто в 1832 или 1833 г.»[481]

Са­ма Дол­ли, ко­неч­но, не ста­ла до­ве­рять бу­ма­ге тайну «жаркой» истории, но по ха­рак­те­ру за­пи­сей в ее днев­ни­ке и дру­гим до­ку­мен­там мож­но догадаться, когда, скорее всего, она пережила это рискованное приключение. 13 ян­ва­ря 1830 го­да Фи­кель­мон за­пи­са­ла в днев­ни­ке:

Вче­ра 12-го мы дос­та­ви­ли се­бе удо­воль­ст­вие по­ехать в до­ми­но и мас­ках по раз­ным до­мам. Нас бы­ло во­семь - ма­мень­ка, Кат­рин <гр. Е. Ф. Тиpенгаузен>, г-жа Мей­ен­дорф и я, Гек­керн, Пуш­кин, Ска­ря­тин и Фриц <Лих­тен­штейн>. Мы по­бы­ва­ли у анг­лий­ской по­соль­ши, у Лу­доль­фов и у Оле­ни­ных. Мы очень по­за­ба­ви­лись, хо­тя ма­мень­ка и Пуш­кин бы­ли тот­час уз­на­ны, и вер­ну­лись ужи­нать к нам[482].

О про­дол­же­нии тех же за­бав со­об­ща­ет Дол­ли в сво­ем един­ст­вен­ном со­хра­нив­шем­ся пись­ме к по­эту от 8 или 15 фев­ра­ля 1830 г., но де­ла­ет это уже в бо­лее ин­тим­ной ма­не­ре:

Ре­ше­но: мы уст­ро­им наш мас­ка­рад­ный вы­езд зав­тра ве­че­ром - в 9 ча­сов мы со­бе­рем­ся у ма­мень­ки. При­ез­жай­те в чер­ном до­ми­но и в чер­ной мас­ке - ва­ша ка­ре­та нам не нуж­на, но слу­га мо­жет по­на­до­бить­ся - на­ших слуг мо­гут уз­нать. Мы рас­чи­ты­ва­ем на ва­ше ост­ро­умие, до­ро­гой Пуш­кин, что­бы ожи­вить всю эту за­тею. За­тем вы по­ужи­нае­те у ме­ня, и я еще раз по­бла­го­да­рю вас[483].

Оче­вид­но, что

ха­рак­тер это­го пись­ма су­лил не толь­ко пла­то­ни­че­ские удо­воль­ст­вия. 11 ав­гу­ста 1830 го­да Дол­ли за­пи­са­ла в днев­ни­ке:

Вя­зем­ский уе­хал в Мо­ск­ву и с ним Пуш­кин, пи­са­тель; он при­ез­жал сю­да на не­ко­то­рое вре­мя, что­бы уст­ро­ить де­ла, а те­перь воз­вра­ща­ет­ся, что­бы же­нить­ся. Ни­ко­гда еще он не был та­ким лю­без­ным, та­ким пол­ным ожив­ле­ния и ве­се­ло­сти в раз­го­во­ре - не­воз­мож­но быть ме­нее при­тя­за­тель­ным и бо­лее ум­ным в ма­не­ре вы­ра­жать­ся.

Дол­ли уме­ла управ­лять свои­ми чув­ст­ва­ми. Ведь по­эт рас­ска­зал На­що­ки­ну «жар­кую ис­то­рию» не ра­ди муж­ской при­хо­ти, а как раз

по слу­чаю их раз­го­во­ра о си­ле во­ли. Пуш­кин уве­рял, что при не­об­хо­ди­мо­сти мож­но удер­жать­ся от об­мо­ро­ка и из­не­мо­же­ния![484]

Из­бе­га­ла Фи­кель­мон и от­кро­вен­ных су­ж­де­ний, осо­бен­но в днев­ни­ке. Она хо­ро­шо по­ни­ма­ла опас­ность это­го до­ку­мен­та, и ка­ж­дую свою эмо­цию ог­ра­ж­да­ла фи­ло­соф­ским обоб­ще­ни­ем. До­га­дать­ся о под­лин­ных чув­ст­вах Дол­ли мож­но бы­ло лишь по об­ще­му то­ну ее вы­ска­зы­ва­ний. Го­во­ря об отъ­ез­жаю­щем Пуш­ки­не, она ис­пы­ты­ва­ла удо­воль­ст­вие. Пуш­кин едет же­нить­ся, но ведь еще не же­нил­ся! Да и же­нит­ся ли! Со­всем ина­че зву­чит ее го­лос, ко­гда она встре­ча­ет Пуш­ки­на, же­нив­ше­го­ся, как ста­нет из­вест­но, во­пре­ки со­ве­там дру­зей – чи­тай, ее со­ве­там. 21 мая 1831 она за­пи­са­ла в днев­ни­ке:

Пуш­кин прие­хал из Мо­ск­вы и при­вез свою же­ну… Он очень в нее влюб­лен, ря­дом с ней его урод­ли­вость еще бо­лее по­ра­зи­тель­на, но ко­гда он го­во­рит, за­бы­ва­ешь о том, че­го ему не­дос­та­ет, что­бы быть кра­си­вым, его раз­го­вор так ин­те­ре­сен, свер­каю­щий умом, без вся­ко­го пе­дант­ст­ва[485].

Его урод­ли­вость… быть кра­си­вым! Смесь из чувств со­жа­ле­ния, удив­ле­ния и за­вис­ти - еще до кон­ца не офор­мив­шая­ся по­зи­ция. Но к 25 ок­тяб­ря 1831 го­да Дол­ли спра­ви­лась с за­ме­ша­тель­ст­вом и вы­не­сла свой вер­дикт Пуш­ки­ну:

он пе­ре­ста­ет быть по­этом в ее при­сут­ст­вии; мне по­ка­за­лось, что он вче­ра ис­пы­ты­вал все мел­кие ощу­ще­ния, все воз­бу­ж­де­ние и вол­не­ние, ка­кие чув­ст­ву­ет муж, же­лаю­щий, что­бы его же­на име­ла ус­пех в све­те[486].

За­тем при­шел че­ред и На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны. В сен­тяб­ре 1832 го­да Фи­кель­мон ра­зо­бра­лась с же­ной по­эта:

не­воз­мож­но быть пре­крас­нее, ни иметь бо­лее по­эти­че­скую внеш­ность, а ме­ж­ду тем у нее не­мно­го ума и да­же, ка­жет­ся, ма­ло во­об­ра­же­ния[487].

Мно­гих уми­ля­ет это яко­бы тон­кое фи­ло­соф­ское на­блю­де­ние! Но что та­кое «по­эти­че­ская внеш­ность» без ума и во­об­ра­же­ния, как не эв­фе­мизм, обо­зна­чаю­щий ку­коль­ную, без­душ­ную кра­со­ту?! Что это, как не изо­щрен­ное из­де­ва­тель­ст­во над по­этом? Че­му тут уми­лять­ся?!

До ок­тяб­ря 1831 го­да Пуш­кин встре­чал­ся с Фи­кель­мон два раза[488]. В пер­вый свой при­езд в Пе­тер­бург– наи­бо­лее про­дол­жи­тель­ный (ме­ж­ду но­яб­рем 1829 и мар­том 1830) - они по­зна­ко­ми­лись. Пуш­кин на­хо­дил­ся в сто­ли­це по де­лам «Ли­те­ра­тур­ной га­зе­ты». За­тем он уе­хал в Мо­ск­ву, где 6 мая со­стоя­лась его по­молв­ка с На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной. В кон­це ав­гу­ста вме­сте с Вя­зем­ским он вто­рой раз за­ез­жал в Пе­тер­бург - дней на два­дцать, - но, как вид­но из днев­ни­ка Дол­ли, вел се­бя весь­ма сдер­жа­но. Так что, ес­ли и бы­ла у Пуш­ки­на «жар­кая сце­на» с Фи­кель­мон, то про­изош­ла она, ско­рее все­го, в фев­ра­ле 1830 го­да – в один из тех дру­же­ских ве­че­ров, о ко­то­ром пи­са­ла Дол­ли в пись­ме к по­эту. И где, к сло­ву, уже мая­чи­ла фи­гу­ра стар­ше­го Гек­кер­на!