Последняя ночь на Извилистой реке
Шрифт:
Доминик покалечился, будучи подростком. Он считал, что был в те времена покрепче Эйнджела Поупа, но все равно «достаточно зеленым». Так он говорил сыну. Жил он тогда в Берлине и после уроков подрабатывал на погрузочной платформе одной из тамошних крупных фабрик. Мастером на фабрике был друг исчезнувшего отца. До начала Второй мировой войны этот так называемый друг часто мозолил Доминику глаза. «Дядя» Умберто запомнился ему алкоголиком, постоянно говорящим гадости про мать. (Даже когда с Домиником Бачагалупо случилось несчастье, беглый папаша не соизволил объявиться, зато «дядя» Умберто часто вел себя как настоящий
В тот злополучный день на разгрузочной площадке лежали штабеля леса твердых пород — преимущественно березы и клена. Юный Доминик орудовал кантовальным крюком, постепенно раскатывая штабель и направляя бревна на распиловку. Неожиданно штабель рассыпался. Все произошло так быстро, что мальчишка не сумел увернуться. В 1936 году ему было двенадцать, столько, сколько его сыну сейчас. Он считал себя опытным и ловким, с кантовальным крюком обращался уверенно и даже ухарски. Сейчас Доминик ни за что и близко бы не подпустил своего любимого Дэнни к разгрузочной площадке — даже если бы сын одинаково виртуозно мог держать кантовальный крюк правой и левой рукой.
А тогда двенадцатилетний Доминик упал, и шарнирный крюк вонзился ему в левое бедро наподобие рыболовного крючка (только без зазубрины). Левую лодыжку вывернуло вбок и придавило рухнувшими бревнами, раздробив лодыжечную кость. Рана от крюка не угрожала смертельной кровопотерей, но в те дни умирали от заражения крови. В случае, если эта смерть минует Доминика, оставалась угроза смерти от гангрены. Возможно, ему и здесь повезет, однако с ногой, скорее всего, придется расстаться. В лучшем случае ее ампутируют по голень, в худшем — целиком.
В 1936 году округ Коос не имел рентгеновских аппаратов. Медицинские авторитеты в Берлине не стали рисковать и пытаться собирать из осколков раздробленную лодыжечную кость. Тогда в подобных случаях обходились без хирургического вмешательства либо сводили его к минимуму. Такие травмы врачи относили к категории «поживем — увидим». Вариантов было два. Либо кровеносные сосуды порвались и сплющились: тогда кровь к лодыжке перестанет поступать и ногу придется ампутировать. Либо кровоток сохранился. В этом случае осколки костей постепенно срастутся, но Доминик Бачагалупо будет обречен всю оставшуюся жизнь хромать, ощущая боль в покалеченной ноге. Мальчишке повезло: судьба уберегла его от ампутации.
Кантовальный крюк оставил Доминику шрам на бедре. Шрам был похож на след от укуса маленького диковинного зверька, в пасть которого не поместилось все бедро и он сумел вонзить только один зуб. Покалеченная ступня была сильно вывернута влево, а пальцы торчали в разные стороны. Зачастую сначала в глаза бросалось уродство ноги, и только потом люди переводили взгляд на лицо хромого.
Отныне юному Доминику дорога в сплавщики была навсегда закрыта. Для такой работы нужно твердо держать равновесие. И про работу на лесопилках и деревообделочных фабриках он тоже мог теперь забыть. Даже на той фабрике, где мастером был вечно пьяный «дядя» Умберто, друг его сбежавшего папочки.
— Слушай, Бачагалупо, — поддразнивал его тот, — у тебя же неаполитанская фамилия, а ты ведешь себя как сицилиец.
— Я и есть сицилиец, — важно отвечал Доминик, зная, как мать гордится этим обстоятельством.
— Пусть так, но фамилия у тебя неаполитанская, — гнул свое Умберто.
—
— Фамилия твоего отца — не Бачагалупо, — сообщил «дядя» Умберто. — Спроси у Нунци, откуда она выкопала эту фамилию.
Двенадцатилетнему Доминику не нравилось, когда Умберто, с презрением относившийся к его матери, называл ее Нунци — ласковым производным от Аннунциаты, допустимым только для близких людей. Умберто произносил это имя без всякой нежности. В фильме или пьесе Умберто наверняка был бы второстепенным персонажем, но лучшим актером, который бы его играл, оказался тот, кто считал бы, что ему поручена главная роль.
— Вы ведь на самом деле не мой родной дядя? — выспрашивал у Умберто Доминик.
— Спроси у своей мамочки, — отвечал Умберто. — Если она хотела вырастить тебя сицилийцем, нужно было и фамилию свою дать.
Девичья фамилия матери была Саэтта. Аннунциата очень гордилась ею и произносила на сицилийский манер — Саэйта. С равной гордостью она говорила о своих родственниках.
О родственниках со стороны отца мальчишки она почти ничего не говорила. Скудные сведения (трудно сказать, правдивые или ложные) Доминику приходилось собирать по крохам: по оброненным вскользь словам, незначительным вроде замечаниям и тому подобному. Все это напоминало настольную детективную игру из детства Дэнни (со временем популярность игры только возросла). Повар играл в нее вместе с сыном. Третьим был Кетчум и изредка — Джейн. (Когда и кем было совершено убийство? Полковником Мастердом на кухне, где он убил злодея подсвечником? Или того застрелила мисс Скарлет прямо на балу?) [19]
19
Речь идет о настольной игре «Ключ» («Clue»), появившейся в США в 1949 г.
Юный Доминик сумел лишь узнать, что его отец, уроженец Неаполя, бросил беременную Аннунциату Саэтта в американском Бостоне. По слухам, он сел на корабль и уплыл обратно в Неаполь.
— Где он сейчас?
Этот вопрос Доминик задавал матери очень часто. В ответ Аннунциата вздыхала, пожимала плечами и устремляла глаза либо к небесам, либо к вытяжке над кухонной плитой.
— Vicino di Napoli— таинственно произносила она.
Доминик догадался, что это переводится «в окрестностях Неаполя». Несколько раз он слышал: мать во сне произносила названия двух не менее таинственных мест — Беневенто и Авеллино. Вооружившись атласом, он разыскал эти городки и узнал, что так же называются провинции. Значит, решил мальчишка, его отец сейчас находится в той части Италии.
Позже он утвердился в мысли, что Умберто никакой ему не дядя. По классификации Кетчума тот вполне тянул на звание «легендарного засранца».
— А откуда происходит имя Умберто? — как-то спросил он фабричного мастера.
— От короля! — грубо расхохотавшись, ответил Умберто.
— То есть это неаполитанское имя? — задал новый вопрос мальчишка.
— Да что ты прилип ко мне со своими расспросами? Двенадцатилетний сопляк, а врешь всем, что тебе шестнадцать! — вспылил рассерженный Умберто.