Последняя пристань
Шрифт:
— А ты что, кулака захотел? — сказал и сразу же нахмурился молодой уполномоченный. — Может быть у тебя и кандидатура есть?
Евдоким понял, что совершил оплошность, но исправить ее уже было нельзя.
— Кто будет голосовать за Дрыгина, прошу поднять руки, — снова произнес молодой уполномоченный голосом, в котором слышалось нетерпение, и в упор посмотрел на Канунникова.
Тот выдержал взгляд, затем встал и вышел из церкви. За ним потянулись еще несколько человек. Данила Червяков тоже было вскочил, но, перехватив взгляд уполномоченного, тут
— Идите, идите, — бросил уполномоченный вслед уходящим. — Завтра мы с вами разберемся.
Канунников не знал, что уезд, в котором он жил, отставал по темпам коллективизации от соседей, поэтому была дана команда создать во всех деревнях колхозы в течение ближайших двух недель. На подбор председателей не оставалось времени. Их решили выбирать по двум признакам: чтобы был из бедняков и знал грамоту. Уполномоченные понимали, что Дрыгин — далеко не лучший кандидат. Но и таких председателей не хватало. Для двух колхозов их пришлось искать среди рабочих паровозного депо города Бийска.
Выборы Дрыгина сразу оттолкнули Канунникова от колхоза. Ему подумалось, что, кроме вреда, от всей этой затеи ничего не будет.
В ту ночь он долго не мог заснуть. Сам способ выборов председателя, да и вся эта сходка показались ему ненормальными, противоречащими здравому смыслу. Ведь если колхоз действительно организуется для блага людей, как об этом везде говорят и пишут, почему тогда никто не поговорил с этими людьми, не спросил их мнения? Тем более, когда выбирали председателя. Председатель должен быть самым толковым из селян и, конечно, из зажиточных, подумал Евдоким. Ведь зажиточным крестьянином может стать только тот, кто умеет организовать дело. В Сибири, где земли хватает каждому, в худобе живут лишь те, кто не хочет работать. И за это их в председатели?
Но почему же тогда многие проголосовали за Дрыгина? И откуда этот страх в глазах Червякова? Или он что-то знает, чего не знаю я, спросил себя Евдоким.
— Ты чего сегодня ворочаешься всю ночь? — спросила Наталья, потянув на себя одеяло.
— О жизни думаю, — ответил Евдоким, уставившись глазами в темный потолок.
Она тяжело вздохнула и повернулась к нему спиной. А Евдоким еще долго лежал с открытыми глазами, ощущая в душе неясную тревогу. Как и все неизвестное, она начинала страшить его.
Утром, едва взошло солнце, он направился к Даниле Червякову. Тот выгонял из стайки корову и полуторагодовалого бычка. Корова, дававшая в день по два ведра молока, была гордостью хозяина. Многие в деревне хотели заполучить от нее телочку. Увидев Канунникова, Данила похлопал корову по холке, словно наказывая ей хорошо вести себя в стаде, и направился к гостю.
— Корову-то теперь придется в колхоз сдавать, — сказал Евдоким, протягивая для приветствия руку.
— Да ты что, Господь с тобой, — испугался Червяков. — Мы ведь без нее с голоду помрем.
— А как же ты хотел? В колхозе, брат, все должно быть общее.
Червяков шмыгнул носом и уставился глазами в землю.
— Ты мне честно скажи, — попросил
— Разве ты ничего не слышал? — удивился Червяков.
— А что мне слышать?
— Позавчерась такую же сходку, — наклонившись к уху Евдокима, шепотом произнес Данила, — хотели устроить в Ефремовке. Но ефремовские мужики усадили обоих уполномоченных в пролетку, выпроводили за околицу и сказали, чтобы больше к ним не приезжали. А вчерась в деревне объявились чекисты, арестовали девять человек и на двух подводах увезли в уездную каталажку. Теперь будут судить за саботаж и вредительство.
— За что судить-то? За то, что в колхоз не хотели вступать?
— А ты как думал? Чекисты говорили: дай вашему брату волю, вы разбежитесь и из тех колхозов, что создали. Боюсь я за тебя, Евдокимушко. Как бы и тебя за горячий норов не упекли, хотя и говорил правду. У них память злая.
— Меня, брат, голой рукой не возьмешь, — сказал Евдоким и, повернувшись, пошел домой.
Жена уже приготовила завтрак, поставив на стол чашку простокваши и дымящуюся, слегка разварившуюся картошку. Евдоким молча поел и, отодвинув ложку, которой хлебал простоквашу, сказал приглушенным голосом:
— А теперь, мать, давай собираться. Больше нам здесь делать неча.
И Евдоким рассказал жене то, что узнал от Червякова. Наталья слушала молча, но он заметил, как побледнело ее лицо.
— Знаю, что тяжело будет, — произнес он успокаивающим тоном. — Но здесь у нас только две дороги: в колхоз иль на каторгу. Пойти в колхоз, все равно, что надеть на шею суму. А не пойдешь — упекут туда, где Макар телят не пас. Они на расправу скоры. Я могу уехать пока и один. Устроюсь, потом приедешь, — неуверенно закончил Евдоким.
— Уж если ехать, так вместе, — сказала Наталья. — Они меня так просто не оставят. Мне этот молодой шибко не понравился.
— Ну и правильно, — обрадовался Евдоким. — Сибирь большая, место себе найдем.
На следующий день, едва занялась заря, Канунниковы сложили скарб в телегу, привязали к ней корову и, не попрощавшись с соседями, выехали из деревни. Евдоким шел рядом с подводой, Наталья сидела на узлах и плакала.
— Ну чего реветь-то? — утешал ее Евдоким. — Люди везде живут и мы не пропадем.
Она согласно кивала, утирала слезы концом платка и тут же начинала всхлипывать еще сильнее. Ей казалось, что нормальная жизнь кончилась навсегда и впереди их ждут такие мытарства, какие даже трудно представить. Однако место на излучине Чалыша, куда они приехали, понравилось Наталье. Река с густой забокой по берегам просматривалась отсюда далеко по обе стороны. На высоком юру, словно накинув на себя белый полушалок, цвела черемуха. От ее вида стало легче на сердце. Но, главное, здесь было за что зацепиться. На самом берегу стояла старая полуразвалившаяся избушка. Подправив ее, в ней можно было перебиться первое время. Тем более, что в ней оказалась хорошо сохранившаяся печка.