Последняя радиограмма
Шрифт:
Мне страшно представить себе, как ты одна в пустой квартире читаешь это письмо. Слова сейчас бессильны. Но ты знаешь, что я не мог поступить иначе. Ты все поймешь, как всегда понимала меня.
Впереди еще долгий путь к войне, но я дойду, дойду во что бы то ни стало и рассчитаюсь за все — за нашу боль, за Ленинград, за слезы, горе и кровь…
А ты жди, Олежка, жди! У нас с тобой впереди в запасе вечность. И не одна. Моя вечность, твоя и все вечности наших детей.
На рассвете мы уходим. Только тебе, которой нет здесь, я могу сказать об этом.
До свидания, Олежка! До свидания, любовь, боль, счастье мое…
16 октября.…Ночь. Ясная, прохладная ночь осени. Рейд и сопки в белесом свете луны. Затемненный город затих, притаился, прижавшись к сопкам. На улицах ни огонька. Ветер доносит шум автомашин, идущих с потушенными фарами.
Я стою на мостике «С-716». Сейчас моя вахта. Как круто изменилась моя судьба! Не пропали даром рапорты с просьбой направить на фронт. Вот уже три недели, как я — замполит командира «С-716». Вспомнили в Москве мое подводное прошлое…
Через несколько часов мы выходим. Внизу под стальной обшивкой прочного корпуса спит команда. Сорок семь человек… Они не знают, куда лежит наш маршрут. Даже командиры. Они только догадываются, что идем далеко, очень далеко. После погрузки снаряжением забиты все отсеки. Командующий разрешил объявить цель похода лишь по выходе с Алеутских островов. Пока знают все только двое — Газиев и я. Но команда спит спокойно. Они верят нам. А мы теперь отвечаем за судьбу этих сорока семи человек.
Мы идем в неизвестное, но все понимают, что не на прогулку. И ни одной попытки уклониться от похода. Наоборот, те, кто перед выходом был болен, находился в госпитале, показали прямо чудеса выздоровления. Докторам оставалось только развести руками и… выписать пациентов. Молодому сигнальщику Феде Бакланову неделю назад вырезали аппендицит, а сегодня он уже на подлодке.
На все вопросы любопытных наши краснофлотцы многозначительно отвечают: «Океан-то Великий…»
Какая тихая ясная ночь!
Легкий шорох шагов по трапу. В круглом люке голова в пилотке. Глуховатый голос спрашивает:
— Товарищ старший политрук, разрешите подняться на палубу?
— Подымайтесь.
Сухощавый высокий матрос поднялся на палубу. Знакомый голос спросил:
— Разрешите курить, товарищ старший политрук?
— Курите.
Вспыхнул в ладонях огонек, на долю секунды осветил сухое, прорезанное рубцами морщин лицо, светлую щеточку усов. Это Шухов. Да, Константин Шухов идет рулевым на нашей «С-716».
Ему заменили тюрьму фронтом. За него поручились друзья. Настойчиво хлопотал Газиев. Он лично ходил на прием к командующему флотом и добился зачисления Шухова на свою подлодку. Бывший капитан третьего ранга Константин Шухов теперь рядовой краснофлотец.
Не могу сказать, чтобы нам было легко и просто каждый день встречаться с ним. Шухов замкнут. Он воздвиг вокруг себя строгую
Сейчас он молча курит в двух шагах от меня и смотрит в ночную темь, но не на лежащий за кормой город, а вперед, в море.
Светает. Я взглянул на часы. Через пять минут пора давать на лодке звонки подъема. Из люка легко, одним движением поднялся Газиев.
— Спишь, комиссар? Почему не даете подъем?
Комиссаров уже несколько дней как нет, я — замполит, но Газиев упорно не хочет расставаться со словом, рожденным четверть века назад, в боях гражданской войны.
— Время не вышло, товарищ командир! — ответил вахтенный начальник, штурман Вихров.
Я показал Газиеву светящийся циферблат часов. Командир тихо рассмеялся.
— Не терпится мне. Все боюсь, вдруг какой-нибудь большой начальник отменит поход.
Шухов загасил папиросу и бесшумно скрылся в люке. Газиев проводил его взглядом, вопросительно посмотрел на меня.
— Выходил покурить.
— Значит, тоже не спал. — Газиев вздохнул. — Хотелось бы поговорить с ним по душам… Так не подпускает. Каменный, черт! — Командир снова взглянул на часы. — Ну, давай, вахтенный, подымай народ!
Через час к борту подошел катер. Командование бригады обходило подлодки, уходящие в поход.
В нашей крохотной кают-компании собрались командиры.
Старший помощник Нефедов, щеголеватый москвич штурман Саша Вихров, совсем юный, пришедший на лодку сразу после училища командир минеров Сердюк, немногословный, угрюмый инженер-механик Тимофей Иванович Богунов. Все такие разные, непохожие один на другого люди. Даже поднятый Газиевым тост каждый пьет по-своему. Вихров лихо опрокидывает свой стакан, старпом конфузливо крякает после стопки, Богунов равнодушно пьет пайковое вино, как воду, а лейтенант Сердюк, закашлявшись, тщетно пытается скрыть выступившие на глазах слезы…
Мы стоя выпили за Родину, за победу.
Газиев на секунду скрылся в своей каюте. Вернувшись, он поставил на стол большую темную бутылку.
— Последняя. Из довоенного отпуска привез. Берег для встречи жены.
Газиев разлил по стаканам густое темно-рубиновое вино.
— У нас в горах его называют «кровь земли»…
Поднял стакан.
— Теперь…
— Погодите, — остановил его комбриг. — Позвольте сегодня без тамады. — Он обвел нас взглядом. — Счастливого плавания, друзья!
— Удачи остающимся! — добавил я.
Комбриг кивнул.
Вино было терпким на вкус, чуть отдающим горечью осенних виноградников. Таким вином нас угощали крестьяне в Пиренеях.
Мы поставили на стол пустые стаканы.
— Присядем перед дорогой, — сказал полковой комиссар.
Мы сели вокруг стола. Минуту молчали. В глазах Газиева возбуждение сменилось тоской. Наверное, вспомнил жену.
Наконец комбриг поднялся. Встали и мы. Командир бригады обнял Газиева.