Последняя репродукция

Герасимов Дмитрий

– Лена!

Она обернулась и увидела в шаге от себя женщину средних лет с букетом цветов.

– Это вам. – Женщина протянула руку, улыбаясь как-то странно, одними губами.

– Мне? – растерялась Елена, с изумлением разглядывая букет. – Вы, наверно, ошиблись…

– Это вам, – твердо повторила женщина. – К восемнадцатому июля.

Все еще ничего не понимая, Елена взяла цветы и повторила машинально:

– К восемнадцатому июля… А… от кого?

– Пойдемте. – Женщина кивнула и решительно направилась к выходу из парка. Елена не тронулась с места, пытаясь придумать, как поступить. Она с мольбой посмотрела в сторону киоска с мороженым, но Федора не было видно ни возле него, ни вообще поблизости. – Пойдемте, – повторила женщина, – это на минутку…

Постоянно оглядываясь, Елена пошла за ней, неся букет обеими руками,

как младенца. Они прошли турникет, свернули за дебаркадер уходящего в сторону от шоссе моста, перешли улочку, ведущую в тупик двора, и остановились перед синей машиной с тонированными стеклами, припаркованной у тротуара. Здесь было мало прохожих, потому что поток идущих из парка людей направлялся либо на мост, либо на основную дорогу – к автобусной остановке. Елена остановилась, твердо решив, что в незнакомую машину с затемненными стеклами она не сядет, даже если ей подарят еще один букет. Но в этот момент боковое стекло машины медленно опустилось, и Елене совершенно отчетливо стал виден сидящий за рулем человек. Она вскрикнула, задрожала всем телом и выронила цветы на асфальт.

– ЛЕНА, ВЫ МЕРТВЕЦОВ БОИТЕСЬ?

…Через десять минут она поняла, что бежит, задыхаясь, по мосту, удаляясь не только от страшной машины, но и от Федора, оставшегося в парке.

ГЛАВА 3

Следователь лобнинской прокуратуры Андрей Гаев щелкнул пультом телевизора и откинулся со вздохом на своем рабочем стуле. Экран свернулся в маленькую, сияющую точку и погас, обрывая на полуслове пятьдесят вторую серию очередного мутного сериала, в котором следователь гонялся с пистолетом за преступниками, обезвреживал взрывные устройства в своем авто и заламывал бандитам руки в их собственных квартирах, куда проникал, снося с петель входные двери ударом ноги. Гаев давно уже перестал насмехаться над подобной нелепицей и объяснять, что в жизни ни один следователь не ходит с оружием. Пистолет они видят максимум раз в два года – на стрельбище или в тире, а главное оружие следователя – бумаги, бумаги и бумаги.

Вот и сегодня – суббота, а Гаев торчит на работе с утра, пытаясь привести в порядок документы. В понедельник – планерка, а значит, нужно быстро поднять дела, сроки по которым уже истекают.

В свои неполные тридцать Андрей Гаев повидал всякое, поработав в следственном управлении УВД Лобнинска, и отлично ориентировался в отношениях между следствием и оперативными отделами. Он научился вести дела так, чтобы, с одной стороны, самому не получать по шее от руководства, а с другой – не подставлять под удары коллег. Поэтому он и был переведен в прокуратуру, где тоже числился толковым исполнителем и «хорошим парнем».

Гаев отодвинул пульт в сторону и вернулся к бумагам. Стол был завален увесистыми папками, а сейф открывать было прямо-таки страшновато: второй раз закрыть будет почти невозможно. Это как с чемоданом, в который укладываешь, утрамбовываешь, утаптываешь вещи, чтобы с немыслимым усилием его наконец застегнуть и потом уже не открывать без серьезной надобности. Гаев раскладывал бумаги на столе в три стопочки, и сценарий его поведения на планерке уже близился к завершению. Вот по этим делам не хватает трех пустячных объяснений. Что он намерен делать? Он планирует их получить на этой неделе. Вот здесь ему нужно только три дня, и в деле появится «лицо». Да, он уверен. Вот по этому делу срок предварительного заключения подозреваемого истек, а предъявлять обвинение нет ни малейшей возможности. Это дело – в стол, может, о нем и не вспомнят в понедельник. Здесь – нет результата экспертизы. Что значит – почему? Он посылал запрос (когда же это было?) два с половиной месяца назад (годится!). Да, он свяжется с экспертами, но их особо не поторопишь – сами знаете. А вот здесь осталось направить несколько поручений операм. Он сейчас же этим и займется.

Следователь Гаев давно снискал репутацию «честного мента». Но справедливее было сказать – «осторожного мента». Еще работая в следственном управлении, он как-то вел дело о контрабанде. Тысячи единиц задержанного оперативниками товара – куртки, дубленки и шубы – находились на ответственном хранении в складских помещениях некоей коммерческой фирмы, куда были перевезены работниками УВД. Спустя неделю Гаев обнаружил, что оперативники отдела по борьбе с экономическими преступлениями неправильно посчитали и переписали товар. Они «ошиблись»

ровно на треть. Хозяин товара, испуганно и срочно собиравший документы, призванные освободить его от ответственности, даже не догадывался, что уже лишился части своего имущества. Следователь понимал, что, если он не сможет предъявить обвинение в контрабанде незадачливому коммерсанту, подлог скорее всего раскроется, и тогда операм несдобровать. А дело между тем было такое зыбкое и непрочное, что вряд ли дотянуло бы до суда. Гаев долго колебался, как ему поступить в этой ситуации с двумя нечистыми на руку сторонами – хозяином товара и сотрудниками милиции. В конце концов корпоративная солидарность взяла верх. Он убедил руководство, что хранение вещественных доказательств по этому делу, занимающих два огромных склада, введет государство в убытки, и добился разрешения на реализацию товара. Деньги от продажи дубленок были зачислены на депозитный счет УВД. Уголовное дело просуществовало еще четыре месяца, а потом было закрыто за отсутствием состава преступления: Гаев просто-напросто щадил коммерсанта, не торопил его, и тот кое-как, но смог объяснить происхождение своего имущества. В итоге владелец многострадальных дубленок получил вместо них две копейки со счета УВД. И был доволен даже этому.

Выруливая из стороны в сторону в этой непростой и гнусной комбинации, Гаев не взял ни с кого ни копейки, хотя обе запачкавшиеся стороны ему непрозрачно намекали на благодарность. Он маршировал по службе свободным от сомнительных обязательств и предпочитал, чтобы были обязаны ему. Такая позиция у одних его коллег вызывала уважение, у других – недоумение, а «осторожный мент» быстро делал себе карьеру.

В кабинете зазвонил телефон. Гаев недовольно покосился на аппарат, но отвечать не стал. Он сидел, перебирая бланки и формуляры, в раздражении ожидая, когда же закончится треньканье. Звонящий оказался терпеливым. Беспечная трель заполняла комнату, выливалась под дверь и утекала далеко по коридору, ударяясь о стены и запертые двери кабинетов. Гаев не выдержал и схватил трубку, но говорить «алло» не стал. Он подержал ее возле уха, слушая шуршащую тишину, и собирался уже положить обратно на рычаг, как на другом конце провода робко и вопросительно спросили:

– Алло?

– Гаев у телефона, – сурово отозвался он.

– Здравствуйте, господин следователь, – вкрадчиво произнес голос в трубке.

Гаев усмехнулся: так его еще никто не называл. Голос помедлил, ожидая ответного приветствия, и, не дождавшись, поинтересовался:

– Скажите, это вы ведете дело об убийстве Камолова?

– Кого? – переспросил Гаев, хотя прекрасно расслышал фамилию. Ему нужна была пауза, чтобы вспомнить, о ком идет речь.

– Виктора Камолова. Фотографа, убитого полгода назад в студии…

– Да, – перебил Гаев, – и что?

Он действительно вспомнил это безнадежное дело, сроки по которому уже однажды продлевались. В нем не было даже подозреваемого. Отработали пару версий, но без результата. Гаеву казалась вероятной мысль, что Камолова зарезали сутенеры, с которыми он поддерживал отношения и с которыми, возможно, что-то не поделил. Он даже вспомнил мать убитого, почему-то наотрез отказавшуюся помогать следствию. «Странная женщина, – подумал он тогда, – она немного не в себе. Это и неудивительно, впрочем… единственный сын… и все такое». Ухватиться было не за что. Все опрошенные уверяли, что Камолов был чуть ли не затворником своей фотоконуры, что единственный человек, с кем он проводил большую часть времени, – некто профессор Лобник, с которым Камолов познакомился в бытность своей работы в институте оптической физики. «Лобник тоже шизофреник, – вспоминал Гаев. – Единственный результат беседы с ним – это почти комсомольская характеристика на убитого: „устойчив“, „не состоял“, „не участвовал“, „выдержан“, „талантлив“ – и все такое прочее… Словом, у Камолова не было ни друзей, ни врагов.

– Понимаете, – продолжал голос в трубке, – мне кажется, я знаю, кто убийца…

Следователь помедлил, а потом холодно спросил:

– А вы кто?

– Я был знаком с убитым. И… знаком с убийцей.

– А почему вы звоните только сейчас, спустя столько времени?

– Ну… Я не был уверен.

– А теперь?

– Теперь я думаю, что Камолова убил Федор Лосев.

– Кто это? – спросил Гаев, чувствуя, что понапрасну теряет время.

– Это старый институтский приятель Камолова. Он даже одно время работал у него в студии. Ну там фотографии печатал…