Последняя роль неудачника
Шрифт:
— Какой момент или период в создании модели для вас самый интересный и почему?
— Самое трудное — начало, концепция коллекции. Самое интересное — закончить коллекцию вовремя.
— Прислушиваетесь ли вы к советам?
— Я бы так не сказала.
— Можете ли вы охарактеризовать стиль, который предпочитаете сами?
— Вещи, которые мне нравятся, я ношу снова и снова, они становятся моим стилем. Но мой стиль изменяется со временем. Я люблю играть классическими предметами одежды и классическими моделями, разбивать их на составные элементы и делать их своими.
— Как вы любите отдыхать? Есть ли у вас настоящие друзья?
— Играю с животными, путешествую, посещаю экзотические места, обычно на природе.
— Какие человеческие качества вы цените особо?
— Честность, верность.
— Что может заставить вас распрощаться с человеком навсегда?
— Предательство.
— Говорят, на людях вы очень застенчивый человек. А какая вы на самом деле?
— Просто я люблю говорить через свои вещи — мою работу очень трудно объяснить словами.
— Чем вы гордитесь больше всего в жизни?
— Тем, что у меня так много сотрудников, которые обожают работать над созданием моделей.
— Есть что-то, о чем вы сожалеете?
— Жестокость по отношению к животным.
— Есть что-то, без чего вы не можете обойтись ни дня?
— Кофе.
— Кто ваша любимая модель?
— Кэмпбелл.
— А из русских?
Тут госпожа Ямамото, до сих пор отвечавшая, как автомат, задумалась, потом сказала:
— Мне нравится Артемьева… Но ей не хватает уверенности в себе. Я бы хотела, чтобы она у меня работала, хотела, чтобы это было сейчас, но, к сожалению, ничего не получилось, она ведь сломала ногу…
Гордеев показал за спиной напрягшемуся Артемьеву кулак.
Глаза у японки стали как блюдца, она сообразила, что сболтнула лишнее.
— Этого никто не знает, и прошу вас не писать. Вы мне обещаете?
— Можете не сомневаться.
Японка расцвела.
— Вы останетесь на дефиле? А пока я могу предложить вам выпить.
— Непременно, как же я могу пропустить такое?! — удивился Гордеев, имея в виду и первое и второе предложение. Он церемонно поклонился и прочитал хайку:
Госпожа Ямамото захлопала в ладоши:
— Это же мой любимый Танака!
— Мой любимый, — вежливо, но решительно поправил Гордеев. Он понятия не имел, чьи это стихи. Просто услышал однажды и запомнил.
Полтора часа спустя в ожидании дефиле гости пили невкусный кофе и зевали. Но вот в семь часов вечера взревела музыка, и на тщательно, по-японски утрамбованный красный песок выбежали жизнерадостные мужчины-модели, показав коллекцию весна-лето-2005 минут за десять. После чего всех напоили шампанским «Мoet&Chandon». Для удобства оно подавалось прямо в бутылках по 250 граммов: на горлышко насаживался колпачок-стаканчик.
А вот после дефиле был уже настоящий банкет: за кулисами веселые повара в колпаках и фартуках угощали избранных пармской ветчиной, свежей клубникой, малиной и дынями, маринованными лисичками и осьминогами, тушенными в горчичном соусе.
В девять часов вечера начался прием, организованный в честь японской модельерши. После нескольких официальных тостов про нее быстро забыли, и модельерша куда-то улизнула.
Пока мрачный Артемьев выбирал себе напиток, Гордеева кто-то осторожно тронул за плечо, он обернулся, готовый ко всему, и увидел Грушницкую.
— Александра Лазаревна, какой сюрприз!
— Просто Саша, — сказала Грушницкая. — Но что вы здесь делаете?
— Меня пригласил мой приятель, — Гордеев кивнул в сторону Артемьева, приближавшегося к ним со стаканом виски в руке.
Грушницкая наморщила лоб: по всему было видно, что Артемьев ей кого-то напоминает, но тут ее отвлекли, и Гордеев быстро сделал художнику знак глазами — отойди подальше. Он сам точно не знал, почему не хочет знакомить Грушницкую с мужем женщины, которая так сильно повлияла на ее жизнь, но доверился своей интуиции.
Всеобщее внимание привлекал крупный рыжеволосый мужчина с бокалом шампанского в руках — он находился в окружении трех красивых, но малоразличимых женщин и говорил так громко, что его слышали во все углах зала.
— Это кто? — поинтересовался Гордеев.
— Варенцов, — улыбнулась Грушницкая.
— …Крупный бизнес — это и есть олицетворение российского успеха, — говорил Степан Варенцов. — Россия — страна риска и успеха одновременно. Поэтому успех должен быть молниеносным, иначе можно и не успеть. Молодежь, родители которой пережили несколько микрореволюций, не настроена на долгий путь к успеху. Когда по телевизору говорят, что яхта Романа Абрамовича больше эсминца, а его самолет оборудован противоракетными установками, кто же будет героем? Павка Корчагин, что ли? Не смешите меня! Говорить о том, что человек пошел работать дворником, чтобы сохранить свои убеждения, сейчас просто глупо. А вот то, что он за три года сделал три миллиарда из ничего, — это да!
Слова Варенцова тщательно фиксировал, кажется, единственный выполняющий свою работу журналист — высокий, пожилой, волосатый и бородатый. Варенцов на него ни малейшего внимания не обращал, видно, привык к вниманию. А Гордеев журналиста почему-то запомнил, возможно потому, что он один производил впечатление человека, занятого делом.
— А, — сообразил Гордеев, — это ваш Варенцов приволок сюда японку? Значит, уже не только музыкальный бизнес? Небось, открываете какую-нибудь линию одежды?
— Еще увидимся, — сказала Грушницкая и направилась к своему шефу.
Гордеев заметил неподалеку двух знаменитых теннисистов, которые угощались лобстерами и в дискуссии не участвовали. Вообще известных светских людей тут было хоть отбавляй.
Гордеев держался независимо, а вот Артемьев явно чувствовал себя не в своей тарелке, хорошо что его мало кто знал в лицо. Очень скоро он сказал Гордееву:
— Юрий Петрович, я поеду лучше к себе. В моем состоянии напиваться надо дома. Если понадоблюсь, вы мне позвоните, ладно?