Последняя схватка
Шрифт:
Кончини передернуло: такого поворота событий он не ожидал. Фаворит сразу понял, что Пардальян говорит с разрешения Людовика; иначе и быть не могло. И маршал д'Анкр почувствовал, что Пардальяна ему не одолеть. Тогда он снова обратился к королю — по-прежнему выбирая выражения, но не меняя властного тона:
— Ваше Величество не откажет в законной просьбе самому преданному из ваших слуг! Прошу позволения лично произвести арест.
Читатель знает, что Пардальян не отличался особым терпением. И сейчас лицо шевалье мгновенно вспыхнуло от гнева. Быстро сделав два шага, он оказался возле фаворита и, окинув его презрительным взглядом, заявил:
— Сударь, когда я к кому-то обращаюсь, а мне не отвечают, я рассматриваю это как оскорбление. А оскорблений я не прощаю. Хоть я и стар, но вполне могу забыться, как этот юноша, и потребовать удовлетворения прямо на месте.
Кончини содрогнулся. Он знал по опыту, что с Пардальяном шутки плохи. Фаворит сразу представил себе, как богатырские руки опускаются ему на плечи — и он, Кончини, на глазах у всего двора переживает то же унижение, какое только что пришлось испытать Роспиньяку. И маршал д'Анкр понял, что необходимо отступить. Он закусил тубу, сжал кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони и на коже выступила кровь, и заставил себя улыбнуться. С самым вежливым видом он спросил, изображая удивление:
— Вы почтили меня своим вниманием, сударь?
— Да, сударь, — холодно ответил шевалье,
— Простите, не услышал. И что же вы мне сказали? — любезно осведомился фаворит.
— Я сказал, что арест, которого вы требуете, — это слишком суровое наказание за такой проступок, — отчеканил Пардальян.
— Не согласен, — возразил Кончини. — Было оскорблено достоинство коронованных особ.
— Позвольте, позвольте, — насмешливо протянул шевалье, — вы глубоко заблуждаетесь. Оскорбление действительно было — страшное оскорбление. Но все видели, что граф де Вальвер нанес его не королю, а барону де Роспиньяку. Он у вас на службе? Если так, вы сделали плохой выбор… Вы считаете, что оскорбление распространяется и на вас? Правильно считаете, ведь вы — хозяин пострадавшего. Только не следует распространять это на кого-то еще.
— А я утверждаю, что здесь произошел скандал, — настаивал Кончини. — Скандал в королевском дворце. Следовательно, это было преступление против монарха.
— Еще большее заблуждение, — холодно заметил Пардальян. — Просто один дворянин публично высказал свое мнение о другом дворянине. Вот и все. У нас во Франции человек благородного происхождения, посчитавший себя оскорбленным, обнажает шпагу, атакует обидчика и убивает его — или же погибает сам. В любом случае пролитая кровь смывает нанесенное оскорбление. Уверяю вас, что, вымаливая у короля разрешение на арест обидчика, оскорбленный сам себя унижает, и это ясно всем и каждому. А вы, похоже, этого не знали. Вас извиняет то, что вы иностранец и в вашей стране, возможно, все по-другому… Но теперь вам известно, каковы наши обычаи. А раз вы живете у нас и чувствуете себя оскорбленным тем, что был унижен человек, который вам служит, — что ж, я объяснил вам, как следует поступить, чтобы спасти свое попранное достоинство. Я ручаюсь, что господин де Вальвер — человек чести, хоть и излишне горяч, и не откажется от поединка, на который, полагаю, вы его вызовете.
Все это Пардальян изложил с самым серьезным видом. Считая, что все сказано, шевалье отвернулся от Кончини и под одобрительный шепот придворных занял свое место рядом с королем.
Пардальян сделал очень удачный ход. В то время к вопросам чести относились с особой щепетильностью, И присутствующие почти единодушно поддержали шевалье. Грубая выходка Вальвера и нарушение этикета, на признании чего так настаивал Кончини, — все было забыто. Осталось одно: смертельное оскорбление, нанесенное дворянину. Даже самые горячие сторонники маршала д'Анкра полагали, что пытаться арестовать обидчика — ниже достоинства благородного человека, горящего желанием отомстить за свою поруганную честь. Все считали, что оскорбление, полученное Кончини, может смыть только кровь. Одобрительный шепот, последовавший за словами шевалье, свидетельствовал, что представители знатнейших семейств Франции полностью согласны с Пардальяном.
Быстро оценив обстановку, Кончини сообразил, что проиграл. Он сделал отчаянную попытку навязать свою волю юному королю, обратившись к нему со словами:
— Сир, следует ли понимать, что вы одобряете звучавшие здесь речи?
Но у Людовика не оставалось больше никаких сомнений. И он искренне ответил:
— Странный вопрос. Разве я не первый дворянин королевства? И дело чести я могу рассматривать только с таких позиций… Так вот, сударь, даже последний дворянин этой страны скажет вам, что он полностью согласен с господином де Пардальяном. Удивляюсь, как вы до сих пор этого не поняли.
И монарх тоже отвернулся от Кончини.
Взбешенный фаворит склонился до земли и медленно отступил назад. Взглядом, пылавшим ненавистью, он исподлобья смотрел на Людовика, Пардальяна и Вальвера. Выйдя из круга королевских приближенных, Кончини выпрямился, тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб и пробормотал:
— Ладно, несчастный интриган, ты победил, втершись в доверие к безвольному мальчишке! Очередь за мной. Скоро вы покинете спасительный Лувр… И я кинжалом вырежу ваши сердца, брошу их бездомным собакам — и псы будут рвать их на части!..
Король оказался рядом с Вальвером. Людовик понимал, что нужно как следует разбранить графа при всех… а потом, наедине, от души похвалить. К тому же юноша боялся окончательного разрыва с фаворитом матери. Поэтому король нахмурился и распорядился:
— Подойдите, сударь, я вас хорошенько отчитаю.
Вальвер приблизился, поклонился и искренне покаялся:
— Сир, я смиреннейше признаю, что вел себя неподобающим образом. Умоляю Ваше Величество поверить, что я этого не хотел. Меня ослепила ярость. Умоляю простить меня за то, что я совершенно потерял самообладание. Я очень виноват! Потому и остался здесь, хотя мог уйти. Отдаю себя в ваши руки, сир, и сочту заслуженным любое наказание.
Эта речь произвела на всех присутствующих самое благоприятное впечатление. Король чуть смягчился:
— Вот и славно. Вы признаете свою вину. Это делает вам честь. Значит, вы раскаиваетесь а своем поступке?
— Простите, сир, но я раскаиваюсь не в своем поступке, а в том, что все это случилось в присутствии короля, — просто ответил Вальвер.
Людовик XIII быстро переглянулся с Пардальяном. Потом посмотрел в сторону Кончини, который вернулся к Марии Медичи. Королева поджала губы, всем своим видом показывая, что решительно осуждает поведение сына. Король слегка улыбнулся: вероятно, слова Вальвера пришлись ему по душе. Не скрывая удовольствия, он проговорил еще мягче:
— Вот честный ответ!
И серьезно добавил:
— Я понимаю, что у вас и в мыслях не было проявить неуважение к королю. И все равно мне следовало бы вас наказать. Но, памятуя о недавней вашей услуге, я этого не сделаю. Я помню, что обязан вам жизнью, и на этот раз вас прощаю. Забудем об этом… Но впредь ведите себя более достойно!
Милостиво кивнув Одэ, Людовик повернулся к Пардальяну и наконец отпустил его.
— Ступайте, шевалье. Я все сделаю, как мы договорились, можете не сомневаться. Не забывайте, что, стоит вам только назвать свое имя — и в любое время, днем и ночью, вас проводят в мои покои.