Последняя схватка
Шрифт:
— Что ж, раз вы так нетерпеливы, можете выиграть несколько минут, если выйдете на набережную, как только начнет смеркаться… Не исключено, что вы станете свидетелем прелюбопытнейшего зрелища, — хитро усмехнулся шевалье.
— Я так и сделаю!.. — вскричал Людовик. — Ну, ступайте, шевалье, и да хранит вас Бог.
— Аминь! — с самым серьезным видом отозвался Пардальян.
И отправился к капитану гвардейцев. Тот был тронут и польщен визитом — и принял шевалье как самого дорогого гостя. Приятная беседа с Витри позволила Пардальяну, как он сам выразился, «славно скоротать часок». А потом капитан почел за честь проводить шевалье до парадного подъезда Лувра.
Еще с час Пардальян прогуливался возле дворца. Потом шевалье неспешно зашагал по набережной. Он прошел мимо Лувра, через Новые ворота проник за отремонтированную стену Карла V, оставил позади недостроенный еще дворец Тюильри… Слева от Пардальяна струилась река, а справа высилась крепостная стена сада Тюильри.
В ограждении, отделявшем набережную от Сены, была калитка. Пардальян подошел к ней и остановился, внимательно изучая реку и проложенную вдоль нее дорогу. Он, однако, так и не увидел тех, кого с таким нетерпением высматривал. Завернувшись в плащ, шевалье прикрыл полой лицо, шагнул к парапету, спокойно уселся и, свесив ноги над грязной водой, принялся терпеливо ждать: он зорко следил за рекой, за прибрежной дорогой — за другой дорогой, вливавшейся прямо в улицу Сент-Оноре возле обители капуцинов.
Лицо Пардальяна было мрачным, разочарованным и просто пугающим…
XXV
ПАРДАЛЬЯН ПРЕДУСМОТРЕЛ ВСЕ, КРОМЕ…
— Черт бы их побрал!..
— Чтоб им провалиться!..
Так энергично, хоть и не слишком благозвучно, Эскаргас и Гренгай выразили свое крайнее возмущение подлостью пленников, которых оставил на их попечение Пардальян.
Верные слуги вращали глазами, скрежетали зубами, размахивали кулаками… Там, за дверью, находились Фауста, д'Альбаран и двое его подручных.
— Ты слышал, Гренгай, что сказал господин шевалье? — прорычал Эскаргас.
— Черт побери, что я, глухой, что ли? — проревел Гренгай. И, чтобы продемонстрировать, что со слухом у него все в порядке, он повторил:
— Если мы упустим эту проклятую герцогиню, переодетую всадником, нашему Жеану конец, вот что сказал господин Пардальян. Она, верно, спуталась с дьяволом; ведь каждый знает, что женщина, которая носит мужской наряд, запросто может загубить свою душу.
— Чтоб ей гореть в адском огне до скончания веков!.. — с чувством произнес Эскаргас. — Черт возьми, Гренгай, нам надо глядеть в оба!.. И если эта, как ты выразился, проклятая герцогиня и ее сообщники попытаются нас обмануть…
— Мы им устроим веселую жизнь! — вскричал Гренгай. — Не сомневайся, Эскаргас, уж меня-то, урожденного парижанина, этим чужакам не обмануть!
— Да и я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, — заявил Эскаргас. — Ну пошли, Гренгай, — вздохнул он.
— Пошли, Эскаргас, — откликнулся Гренгай.
Они вернулись в погреб. Войдя в это «узилище», Гренгай запер за собой и своим другом дверь на два оборота и сунул ключ в карман. Оба стража были похожи на свирепых догов. Крепкая дверь была надежно закрыта. Но этого им показалось мало, и они уселись между столом и этой дверью, словно преграждая к ней путь.
С резким стуком «тюремщики» поставили шпаги между ног: каждый крепко сжимал тяжелый эфес, давая понять безоружным пленникам, что в любую минуту готов пустить в ход смертоносный клинок. Эскаргаса и Гренгая мучила жажда. Вскоре, налив до краев две кружки, они залпом их осушили, снова наполнили и опорожнили единым махом. Потом резко поставили кружки на стол. Не будь сии сосуды оловянными, они бы разлетелись на мелкие кусочки. А так кружки лишь погнулись.
Стражи никак не могли успокоиться. Их глаза были налиты кровью и в глазах этих явно читался вызов: «Ну, кому не сидится на месте?!»
Фауста замерла рядом с д'Альбараном. Словно окаменев, она украдкой наблюдала за Эскаргасом и Гренгаем. Пока рядом с ней был Пардальян, она почти не обращала на них внимания. Однако женщина отметила, что раньше они не вели себя столь грубо и сурово.
«Это Пардальян настроил их против меня, — подумала Фауста. — Вот они теперь и стараются».
Так и было на самом деле.
Несколько минут герцогиня не сводила со своих тюремщиков горящих глаз, которые, казалось, обладали волшебной силой и могли проникать в самые потаенные уголки человеческих душ. Фауста сосредоточенно рассматривала двух стражей, будто оценивала крепость их мышц и твердость их характеров.
А Гренгай и Эскаргас даже не заметили, что их пристально изучают. Оба они наконец успокоились, обрели свой прежний вид и завязали между собой негромкую беседу — как и положено людям, которые не туги на ухо и, слава Богу, умеют вести себя в приличном обществе.
Но вот Фауста встала с места. Она улыбалась. И улыбка эта не была ни зловещей, свойственной иной раз госпоже герцогине, ни обворожительной, усмирявшей и очаровывавшей строптивые сердца. Нет, это была почти детская улыбка, немного насмешливая и удивительно простодушная.
Раскованной походкой кавалериста, чуть покачиваясь и поводя плечами, Фауста вразвалку двинулась к Гренгаю и Эскаргасу. На их глазах загадочная красавица мгновенно превратилась в разбитного малого.
Двумя руками — своими белыми, нежными ручками — она схватила тяжелый деревянный табурет и со всего маху поставила его возле стражей. Плюхнувшись на него, женщина решительно взяла оловянную кружку, бесцеремонно протянула «тюремщикам» и, все так же улыбаясь, панибратски заявила:
— Что-то и меня жажда замучила!.. Плесните-ка мне, ребята!
Эскаргас и Гренгай оторопели.
«Черт возьми!..» — одновременно подумали они.
И пихнули друг друга локтями, желая этим сказать:
«Осторожно… Гляди в оба!..»
Но Пардальян велел им вести себя почтительно — особенно с этим господином — и не отказывать пленникам ни в чем… кроме одного: не открывать им дверь раньше назначенного часа. И «ребята» наполнили кружку Фаусты… Как водится, до краев. И себя, разумеется, не забыли.
— Ваше здоровье, молодцы, — воскликнула герцогиня, подняв кружку.