Последняя ступень (Исповедь вашего современника)
Шрифт:
— Но нашлись ведь и русские…
— Даже когда страну захватывают открытые и откровенные оккупанты (армия соседней страны), находятся люди, которые начинают сотрудничать с захватчиками. Это происходит в каждой стране. Коллаборационизм. Во Франции были люди, сотрудничавшие с немцами, в Норвегии, в Греции — всюду. С монголами даже сотрудничали русские князья. Что же говорить про завуалированный захват страны? «Мы? Это вы! Это вы сами, трудящиеся, крестьяне, рабочие, захватили власть». Из этой формулы исключили интеллигенцию, ибо ее нужно было уничтожить в первую очередь, сразу. Мозг же! Вдруг догадаются. Так что нет, это вы захватили власть. А то, что мы у вас отбираем весь хлеб по разным там продразверсткам, то, что мы насильственно изымаем у вас золотишко, оставшееся от царского режима, то, что мы насильственно закрываем ваши церкви и насильственно загоняем вас в колхозы, — так это же вы сами делаете. А мы в Кремле только исполнители вашей воли. И лагеря вы организуете сами, и людей арестовываете, и стреляете их. Ну и хохотал же, наверное, Владимир Ильич, заложив свои пальцы за борта жилетки и закинув свою голову! Говорят, он хохотал очень даже весело и заразительно.
Ну вот, многие клюнули на эту формулу: «Вся власть рабочим и крестьянам» и пошли в сотрудники.
Когда выбирали сельского старосту, выбирали самого почтенного, уважаемого, рассудительного мужика. Если же он был и побогаче других, значит, его семья больше работала. А кто шел в эти самые коллаборационисты, в комбеды? Лодыри, пьяницы, которые в нормальной обстановке никогда не могли бы выйти в люди. И были бы обречены на вечное прозябание. Самый последний мужичонка в деревне (а в каждой деревне есть один-два таких мужичонки) становился вдруг самым первым.
Тут возможна и такая аллегорическая картина. Представьте себе, что люди бегут. Неважно, куда и с какой целью. Бегут. Есть лидеры, есть хорошие бегуны, есть и лодыри, инвалиды, неумехи. Вдруг приказ — всем бежать в обратную сторону! Вся толпа повернулась. Самые нерадивые неожиданно стали первыми. Прекрасно. Но ведь хорошие бегуны опять могут сравняться с ними и обогнать. Выход один — обуздать хороших бегунов, подавить их, не давать им забегать вперед. А проще всего — перебить. Лидеров-то не так уж и много. Перебьешь — в толпе никто и не заметит. Середнячки же сами смекнут, что не нужно лезть вперед, и все пойдет как по маслу.
Захватив власть, сразу стали действовать. Быстро, по нескольким направлениям. Одного направления мы уже коснулись — истребление наиболее мыслящих и вообще наиболее крепких русских людей. Тут сразу две цели. Во-первых, подавить, предотвратить возможное сопротивление, во-вторых, ослабить народ. Ведь на этот народ делали ставку в мировой революции, то есть не на сам народ, а на использование его как базы, как материального и людского потенциала. Им этот народ, эта страна нужны были не на два года. Значит, чем он слабее, тем легче будет им управлять, вертеть во все стороны. Ослабление началось истреблением элиты, интеллигенции, дворянства, купечества, духовенства.
— Но может быть, имея в подчинении сильный народ, легче было им осуществить свои глобальные замыслы? Логично ли было его ослаблять, этот народ?
— Дело в том, что им был нужен не НАРОД, а просто население, люди, миллионы людей, население страны и ее богатства. Населением управлять легче, чем народом. Именно народ-то им и надо было сокрушить. Они и начали это делать с первых часов своей диктатуры. Первая заповедь — если ты хочешь ослабить народ, лиши его прошлого, традиций, исторической памяти, преемственности поколений. Начинается массовое переименование городов, площадей, улиц, заводов, театров. Так всегда действуют оккупанты, как только хотят надолго обосноваться на захваченной территории. В первые годы было запрещено слово «Россия». Оно не употреблялось ни в устной речи (открыто, разумеется), ни в печати. Было запрещено слово «Родина». Вспоминаю фразу из статьи Оси Брика, критика и следователя ЧК, о стихах Анатолия Кудрейко. Он написал в двадцатые годы: «Этим стихам для того, чтобы быть полностью белогвардейскими, не хватает одного только слова — Родина». Итак, Родина — белогвардейское слово. России нет и как бы не было… Родина и народ — слова одного корня, как вы понимаете. Значит, надо отучить от понятий Родины, Отечества, родной истории. Все начинается с 1917 года. До этого была тьма, хаос, невежество. Вообще ничего не было. Ах, как хотелось бы, чтобы ничего не было! Но, к сожалению, было, причем было великое, светлое, славное, которое крепко сидит в памяти народной. Значит, надо его из этой памяти искоренить, выжечь каленым железом, а если не выжигается само по себе, выжечь вместе с людьми.
Поэтому переименовываются города, разрушаются памятники славы, побед, наиболее выдающиеся здания, говорящие о великом наследии прошлого. Народ надо парализовать, превратить его в конце концов в послушное и вот именно парализованное, не способное к самостоятельным действиям население.
— Оса и златка, что ли?
Кирилл, не поняв, посмотрел на Лизу, переспросил:
— Какая златка, какая оса?
— Ну как же. Есть особая порода ос, и есть жужелицы — златки. Оса выбирает себе хорошую, крупную, жирную жужелицу (читай у Фабра) и наносит ей жалом три парализующих удара в три нервных узла. Жужелица лишается движения. Даже усиком не может пошевелить. И надо ее не убить, а только парализовать. Потому что, если убьешь, она моментально протухнет. Там, где водятся эти осы, жаркий климат. Будучи парализованной, она сохраняется свеженькой в течение недели. А это-то и нужно осе. Парализовав жужелицу, оса переворачивает ее на спину и на брюшке ее откладывает яички. Вскоре из них выводятся личинки. Они начинают пожирать жужелицу. Она живая, лежит, но не может пошевелиться, а они ее пожирают, выедают внутренности, чтобы вырасти, набраться сил, стать новыми осами, улететь.
— Гениально! Лисенок, ты слышишь? Это же точная модель! Да, Россия и есть та самая парализованная жужелица, златка, которая и видит, что ее пожирают, истощают, да не может пошевелиться. Парализована в нервные центры!
Да, так вот, пожирание началось сразу же. За тысячелетнюю историю Россией были накоплены сказочные богатства, сокровища. Они находились частью в музеях, но большей частью в монастырях, церквах, в дворянских и купеческих домах и даже в домах так называемых мещан, то есть обыкновенных городских жителей, и даже в домах крестьян. Конечно, несравнимо с богатыми домами, но все же в каждом доме имелись иконы, а среди них могли быть и древние, могли быть и за серебряным окладом, а это уже, согласитесь, ценность. Посмотрим последовательно, как это делалось.
Главные музеи страны, вроде Эрмитажа, Третьяковской галереи. Исторического музея, они на самых ранних порах не трогали, по крайней мере, явно. Фонды, может быть, и пошевелили, но история об этом умалчивает. [22] Но где лежало похуже, брали и музейную старину. Надо было поездить по городам, изучить, расспросить. На один характерный случай я натолкнулся. В Иваново-Вознесенске жил богатый купец Бурылин. Купечество к концу девятнадцатого века тоже перерастало уже в высший культурный слой. Сами знаете, Мамонтов с его Частной оперой, Морозов, Рябушинский с его уникальной коллекцией старообрядческих икон. Национальное самосознание среди русского купечества было развито к этому времени очень сильно. Из купеческого сословия лет через двадцать-тридцать пошли бы ученые, писатели, государственные деятели. Короче говоря, это сословие уже было готово к тому, чтобы питать мозг нации. Да и питало уже. Островский, Третьяков, Михаил Васильевич Нестеров — все из купцов.
22
Когда я писал эти наивные слова, я еще не знал некоторых вопиющих фактов. Оказывается, с первых же лет революции началась тайная продажа, а лучше сказать — вывозка за границу художественных сокровищ, накопленных Россией. Не успели захватить власть, как своеобразным эмиссаром к нам из Америки приехал некто Хаммер, частное как бы лицо, коммерсант, в прошлом киевский, не то бердический еврей. Но приехал он именно посредником от крупнейших и влиятельнейших финансовых кругов Запада. Стенограмм, конечно, не сохранилось, но суть договоренности сводилась к следующему.
— Начнется гражданская война, и вам, большевикам, ее не выиграть… Но есть в мире силы, которые могут вам помочь. Начнется интервенция со стороны европейских государств, и вам, большевикам, против нее не устоять… Но есть в мире силы, которые могут вам помочь; одним вам не справиться с послевоенной разрухой, не наладить экономику, внешнюю торговлю, не построить ничего основательного… Но есть силы, которые могут вам помочь.
— Но за что? Не за красивые же глаза? Чем мы можем ответить, заплатить, если не теперь, то в будущем? Территорией?
— Ну как чем? У вас есть Эрмитаж. Кроме того, остальные сокровища России… Мы возьмем не все. Но лучшее. Но нашему выбору… И большевики согласились.
Недавно в Ленинграде я разговорился с крупным искусствоведом из Эрмитажа, ездил к нему домой.
— Если сказать одним словом, из Эрмитажа ушли сливки, лучшие полотна Рафаэля, Рембрандта, Веласкеса, Ван-Дейка, Боттичелли, Рубенса, Тициана, Дюрера, Гойи, Босха… Не говоря уж о том, что целиком ушли такие мирового значения коллекции, как строгановская или чичеринская. Да и по княжеским особнякам мало ли висело шедевров мирового искусства… Время от времени (когда уж поименно ушли главные шедевры) спускалось распоряжение: «Отобрать картин на двадцать миллионов золотом». Печально то, что все эти цифры могли быть покрыты меньшим количеством картин. Если же по теперешним ценам, то вообще одной-двумя.
— Значит, это можно было назвать в некотором роде разбазариванием, а не торговлей?
— Да, получено за картины в несколько сот раз меньше, чем можно было бы получить.
(Искусствовед не знал, что дело было не в деньгах, что получено было другим, а именно завуалированной поддержкой и фактическим спасением большевиков в первые критические годы их власти.)
— Ну а все же, сколько картин? Ну, десять, двадцать?
— В Эрмитаже есть каталог (списки) проданного. Правда, данные эти сейчас засекречены, но вам я скажу, надеюсь, не злоупотребите моим именем (вот почему я не называю имя искусствоведа), там значится около 5000 (пяти тысяч!) картин. Это не считая уникальных сервизов, вообще фарфора, серебра, мебели, драгоценных камней и других сокровищ.
— Но хотя бы объясняли как-нибудь работникам Эрмитажа?
— Говорили, ухмыляясь, что скоро все равно будет мировая революция и сокровища станут общими. Значит, какая разница, где им находиться — на территории России или в Америке.
Кроме того, этому Хаммеру дано было право лично для себя скупать (за бесценок, конечно) весь антиквариат по опустевшим особнякам, который он эшелонами вывозил из России, нажив на этом миллиарды.
Пикантная подробность: недавно Хаммер с присущим ему цинизмом устроил выставку из своего собрания. В Москве. В Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, а наше правительство с присущей ему тупостью эту выставку разрешило. Ломились толпы. Хаммер растрогался и одну (одну!) картиночку Гойи подарил нашему государству, чем вызвал слезу умиления и чуть ли не рукоплескания им же ограбленных русских туземцев.
О миссии Хаммера сравните также у А. Солженицына, который больше моего копался в архивах и чьи данные с точки зрения достоверности всегда безупречны,
«Арманд Хаммер положил начало, сделал первую попытку еще при Ленине, в самые первые годы революции. Разведка оказалась успешной, и с тех пор все эти пятьдесят лет мы наблюдаем непрерывную, постоянную поддержку со стороны бизнесменов Запада, которые помогли коммунистическим вождям в их неуклюжей экономике, которая никогда не могла бы справиться сама со своими трудностями, материалами и технологией. Крупнейшие стройки первой пятилетки были созданы исключительно при помощи американской технологии и американских материалов», А. Солженицын. «Американские речи».
Так вот Бурылин. Переписка с Толстым. Посылал ему мануфактуру вагонами. Вся толстовская вотчина была одета в бурылинский ситец. Этот-то Бурылин решил создать для города Иваново-Вознесенска свой музей. У него были редчайшие экспонаты. Системы, конечно, не было. Нечто вроде кунсткамеры, где вместе с русскими иконами — египетские мумии (но подлинные), а вместе с холмогорской резьбой по кости — японские нецке или, скажем, кресло из слоновой кости халифа багдадского. Иконы же русские были все за золотыми и серебряными окладами, украшенные драгоценными каменьями. Собрание стоило многие миллионы рублей. Этот музей Бурылин подарил городу Иваново-Вознесенску, построив специально большой красивый дом.
Но вот великие перемены. В Иваново-Вознесенск пришло распоряжение отгрузить все экспонаты в Москву для демонстрации трудящимся столицы. Отгрузили. С тех пор они и исчезли. Я интересовался потом: может, в фондах Исторического музея сохранилось что-нибудь? Ничего. Куда же все делось?
— А там, в Иванове?
— Что ж в Иванове? Там музей в том же доме и даже упоминается, что его организовал Бурылин. Но вместо ценностей, вместо сокровищ выставлены почетные грамоты, да вымпелы соцсоревнования, да фотографии стачек и первых революционных рабочих. Ну, чучела еще птиц и зверей на тему «Природа родного края». Бурылинские же сокровища исчезли бесследно. Не думаю, чтобы это был единственный случай. Не может быть, чтобы не пощекотали фонды всех провинциальных музеев, изъяв из них золото, серебро, антиквариат, предоставив им выставлять кумачовые скатерти с фотокопиями. Или вот еще случай.