Последняя субтеррина
Шрифт:
В самом баре народу было мало. Ночная смена дозорных уже видела десятый сон. Наемники — эти прожигатели жизни если и подтянутся, то ближе к вечеру, а основной работающий люд вообще сюда заглядывает редко. Вот закончится трудовой день на плантациях, на конюшне, в мастерских и на ферме, которая расположена за пределами крепостных стен, тогда в салон, может быть, зайдет несколько работяг, промочить горло местным пивком, а пока, помимо скучающего за стойкой бармена, да пары забулдыг, похоже едва ли не ночующих здесь, в баре никого не было.
— Приветствую тебя, «Белый ворон», —
— Ну и ты не хворай, дружище.
— Что будешь пить?
— Как обычно.
— И не стыдно тебе здесь мозги пропивать, пока Мари тебя дома ждет? — к посетителю подошла грузная негритянка. С ней, местной официанткой и по совместительству женой Яапа, Ворон никогда не препирался. Он даже немного побаивался ее. Все-таки почти теща.
Вот и сейчас он не стал спорить, и если бы «почти тесть» не прикрикнул на Смальду, вечер был бы безнадежно испорчен.
— Отвянь от него, Смальда. Не видишь разве, человек с дороги, устал и должен восстановить свои силы.
— Все вы, мужики одинаковы, — Смальда махнула рукой и взялась за веник. — Вам бы только шататься где-нибудь целыми днями, да «горькую» пить.
Ворон расслабился и, отхлебнув из глиняной кружки отменного качества пива, откинулся на резную спинку старинного кресла.
«Почти тестем» и «почти тещей, Яап со Смальдой были потому, что Мари была им не родной дочерью. Вообще об этой истории Ворон мало что знал — его нынешние «почти родственники» о своем прошлом предпочитали не распространяться. Он слышал только, что старый бармен был родом то ли из северного Брабанта, то ли из западной Голландии, откуда и приковылял на своей одной ноге вместе с приемной дочерью. Слышал так же, что там, откуда он пришел в Город глухих, Яап тоже был барменом и ноги своей лишился, когда на его бар кто-то напал. Мари так с тех пор и не говорит. Ни одного слова не проронила. Мари…
Ворон улыбнулся.
Встреча с ней перевернула всю его жизнь. Скажи ему еще пару лет назад кто-нибудь, что он женится, и как примерный семьянин будет возвращаться сразу после каждой своей ходки к одной и той же женщине, (ну или почти сразу) Ворон рассмеялся бы этому человеку прямо в лицо своим беззвучным смехом. А ведь так оно и вышло!
А сколько же ему пришлось за ней бегать? Любая другая была бы на седьмом небе от тех украшений, что приносил понравившейся ему девушке матерый наемник. Любая… А Мари одевала их только для того, чтобы дойти до городской ратуши и отдать их там в фонд новых поселенцев, который организовал покойный ныне пастор Микаэль.
Гордая!
Гордая и неприступная. Ни словечка не промолвит, ни взглядом никого не одарит. Вот только, как ни странно с Вороном-то и заговорила на их языке. А Яап и Смальда и рады радехоньки свою дочу с плеч спихнуть. Хотя мало кто пожелал бы отдавать свое чадо за наемника. Уж слишком опасная профессия. Только свадьбу сыграешь, глядишь, а дочка уже в черном платке. Но засиделась. Другие в тринадцать-четырнадцать замуж выходят, а Мари тогда двадцать три было. Многие к этому времени уже и ласты склеивают.
«Все у вас долгожителей не
Ворон допил пиво и, оставив на стойке бара два винтовочных патрона, вышел на улицу. Пора домой.
Погода испортилась. Набежавший ветер мощными рывками пытался лишить остатков кровли здание, в котором когда-то располагалась администрация клиники. Грохот кусков проржавевшего металла, наверное, был слышен и у северных ворот. По небу на перегонки неслись серые, как и глаза у Ворона, облака, на которые еще час назад не было и намека.
Когда показались первые хижины жилого квартала, Эзоп прибавил ходу, еще издалека учуяв родное стойло.
Мари, закутавшись в теплую шаль из козьей шерсти, стояла на пороге. Каждый раз она словно чувствовала, что он вот-вот появится.
У меня научилась.
Ворон спрыгнул с Эзопа и поймал пытающуюся увернуться от него жену. Когда, наконец он поставил ее на землю, Мари тихонько подталкивая его зашла за Вороном в маленькую уютную комнатку. На столе, дымясь, словно жерло вулкана, стоял чугунок с рагу из баранины, с одной стороны от которого притулилась краюха свежеиспеченного хлеба, а с другой в отблесках пламени камина переливалось теплым рубиновым светом настоящее франкское вино, наполнявшее собой настоящий стеклянный кувшин.
— В честь чего гуляем? — Ворон положил ладони на плечи жены.
Мари показала два пальца и тут же ткнула ими Ворона в живот.
— Два года, — он стукнул себя ладонью по лбу, — а ведь я помнил об этом! Помнил, помнил, да забыл, — Ворон засунул руку за пазуху и извлек оттуда блестящий металлический кругляш.
Мари тут же выхватила подарок из его рук и, взяв за тоненькую цепочку, пристроила кругляш к уху.
— Нет глупая, это не серьга, а часы, — Ворон взял подарок и, повертев его, на что-то нажал. Глядя на приоткрывшуюся крышечку, Мари захлопала в ладоши.
— Они, правда, не работают, но мне говорили, что должна играть какая-то веселая мелодия.
Мари закивала.
— А вообще часы нужны были Прежним, чтобы считать время. Сам я не умею, но вот одна девочка по имени Маша, не помню где, и когда говорила мне… Что с тобой?
Мари изменилась в лице.
— Рууд, — прошептали ее губы.
— Маша, — перед Вороном поплыло неясное видение. Маленькая комнатка в дальнем конце бара-бункера, огромный белый циферблат на стене напротив кровати…
— Боже, — она запустила пальцы в волосы цвета вороного крыла, — что с твоими волосами, Рууд? Они были чернее смоли…
— Маша, — Ворон задыхался, — я так долго тебя искал, Маша. Это я теперь помню.
Они сели прямо на расстеленную на полу козью шкуру. Ворон вдруг, вспомнив еще что-то, засуетился и неловкими движениями извлек из-под нательной рубахи какой-то мешочек на кожаном шнурке. Пальцы его тряслись, и поэтому кожаный узел все никак не поддавался. Мари осторожно взяла у Ворона мешочек, ловко развязала его, и на ее ладонь выкатились две половинки обыкновенного пожелтевшего от времени Байера.