Последняя тетрадь. Изменчивые тени
Шрифт:
Милосердие – акт индивидуальный, оно апеллирует к личности, а не к коллективу. Пресловутой русской соборности здесь нет места. Полное одиночество сопровождает Сонечку Мармеладову на всем ее тернистом пути.
Все поведение Сони Мармеладовой нравственно, она не руководствуется никакими идеями, кроме того нравственного закона, который живет внутри ее. Когда Родион Раскольников признается ей в убийстве, то первое, что приходит ей в голову, – наверняка он пожертвовал собою ради родных, чтобы добыть им денег, – примерно схожее с тем самым, что заставило ее переступить.
Нравственный
Акт милосердия вырывает его из пут его идеи.
Он и жениться хотел на хворой, на дурнушке, из жалости к ней. Будь она горбатая, хромая, он бы ее еще больше полюбил. Значит, есть в нем и жалость, и жертвенность.
Как это соединено в человеке, злодейство и милосердие? Вот в чем проблема для Достоевского.
Будь Раскольников отпетый злодей, который потом, уличенный, кается, не было бы романа. Даже столкновение такого злодея с Соней Мармеладовой, с ее любовью, которая могла смягчить душу преступника, преобразить ее, все равно не решает проблемы. Достоевского другое мучает.
Злодейство Раскольникова не результат порочности его характера, оно основано на его идее. Он – исполнитель своей теории. Старушка-процентщица – вошь. Он ее убивает как бесполезную тварь. Деньги старухи помогут ему, он человек, предназначенный для великих дел. Без этих денег он бессилен помочь людям, свершить свои замыслы, направленные на пользу всему человечеству.
Бессилье принести пользу человечеству «…при полном вашем убеждении в этом страдании человечества, – пишет Достоевский, – может даже обратить в сердце вашем любовь к человечеству в ненависть к нему».
Раскольников выступает со своей идеей в печати. Не шибко оригинальная, но выношенная им, придуманная им самим. Он апологет этой идеи, он ее исполнитель. Идея движет им. Идея, кстати говоря, весьма современная. Никто в романе по-настоящему не опровергает ее. Да и как ее опровергнуть? К ней не подступиться чисто логически. Такая идея убедительно звучала и звучит по сей день. В теоретическом споре Раскольников неуязвим. На его идее построена была идеология не одного, множества преступлений, совершаемых и ныне бандитами, молодыми бизнесменами. Преступления правительств, допустим против Афганистана, Чечни, преступлений религиозных, допустим в Ирландии, преступлений национальных, допустим в Югославии.
Каждый раз идея о пользе, о первенстве, о справедливости выступает как оправдание.
Раскольников следует не всеобщей идее, не государственной, которая может личность принуждать. У него идея – его превосходство. Она для немногих, для избранных, для тех, кто выше морального закона. «Власть дается тому, – рассказывает он Соне, – только тому, кто посмеет наклониться и взять ее… Стоит только посметь… Я захотел осмелиться и убил. Я только осмелиться захотел, вот и вся причина!»
Идея перевернула
Он убеждает себя, что его идея хорошо вооружена против всех доводов разума; кто, что может вступить в единоборство с ней? Кто?
Необыкновенный человек, по Раскольникову, имеет право разрешить своей совести перешагнуть через любые препятствия. В самом деле, чтобы открытие Ньютона могло стать известным, можно для этого пожертвовать жизнью нескольких человек, которые мешают этому? Можно или нельзя? Имеет право Ньютон устранить этих нескольких человек?
Вот дьявольский вопрос, который надо решить. Вот арифметика, от которой не отмахнуться, – пожертвовать несколькими людьми, чтобы обеспечить пользу миллионам. Иначе прогресса не достигнуть. Чем на это ответить бедной Соне? Нечем.
Ее призывы к доброте, сердечности, к ценности человеческой жизни ничего не стоят против соблазна этой арифметики. Да еще когда так легко переступить. Стоит только одно – личный пример, единственное, что у нее есть, и она решается на это. Личное ее противостояние озадачивает. Допустим, если можно было бы обратиться ко всем людям – что бы сказал им тот же Раскольников, уже отбыв свою каторгу? Ничего бы он не мог сказать. Все уже сказано до него самыми лучшими словами. Что же остается, чем воздействовать? Только одним – своим примером. Единичным. То, что совершает Соня Мармеладова, то, что в ее силах, в силах каждого человека. Милосердие против идеологии, любовь против идеи – это непримиримый поединок.
Но позвольте, есть же идеи возвышенные, идеи добра, идеологии благородные, идеи, к примеру, христианские.
Есть, разумеется, только проверяются они совестью, они не требуют жертв от других, все от себя самого. Своя Голгофа, свой крест.
Отчего же терзается Раскольников? Ведь он выполнил то, что хотел. Он смог, сумел, переступил. Убить-то он убил, но стать сверхчеловеком не сумел. И деньгами не воспользовался, и никого не облагодетельствовал. Идея его не окончательно загубила душу, душа еще мечется, еще не умерла, и у Сони вся надежда на эту живую душу. Любовью, сердечностью старается она исцелить ее. Она любит, поэтому страшно сильна. Любовь ее – любовь-жалость, любовь-сострадание. Раскольников сопротивляется этой любви, поддаться ей значит признать свое поражение. И эта отчаянная борьба – то, что идея, самая, казалось бы, циничная, ядовитая, еще не в силах одолеть живую душу – в этом гениальность Достоевского, а не в той искусственной концовке романа с раскаянием и обещанием «полного воскресения в новую жизнь». Неизвестно, кто победит, злая, мертвящая сила его идеи достаточно велика.
Конец ознакомительного фрагмента.