Последняя треба
Шрифт:
– Он там остался, в церкви. Двоим тяжело было ехать.
– Где же двоим, - согласилась девочка и прибавила детским голосом: - А тятька не в уме, что бросил нас одних. Ну, мамка помрет, а как же я с робенком-то?.. Пищит он...
Девочка подошла с зажженной лучиной к лавке, на которой лежала больная, осветила бледное лицо и серьезно проговорила:
– Жива…
Поп Савелий облегченно вздохнул. Ну, слава Богу!.. Он торопливо разделся, поставил дарохранительницу на стол в переднем углу и спросил:
–
– Какая у нас свечка... Тоже придумал! Всю зиму с лучиной сидим.
– Ах, какой грех... Надо было с собой у старосты огарок захватить, да второпях забыл. Ну, так ты того, умница, свети...
Девочка вся превратилась в одно внимание, наблюдая за каждым движением попа. Вот он развернул узелок, надел епитрахиль и начал молиться в передний угол, где едва можно было разглядеть потемневший от дыма образ. Поп Савелий читал молитвы наизусть, певучим речитативом. Девочка торопливо крестилась, стараясь не потушить лучины.
– Ну, теперь свети...
Поп подошел к больной. На него апатично глянуло остановившимися глазами мертвенно-бледное лицо. Жизнь едва теплилась, и только в глазах еще мелькало сознание. Говорить больная уже не могла... Поп Савелий знал, что она умрет сейчас же после исповеди и что ее поддерживает только жажда получить последнее напутствие. Большинство так: дождутся попа и помрут...
В избе тихо раздались первые слова «глухой исповеди». Больная со страшным усилием сложила пальцы правой руки крестом и отвечала только слабым движением глаз.
– Бог простит, - отвечал поп Савелий.
Он причастил больную, благословил и приложил походный медный крест к похолодевшим губам. Глаза больной сейчас же закрылись, и поп Савелий, прикрыв ее концом епитрахили, начал читать отходную.
Маленькая девочка стояла с лучиной и наблюдала с раскрытым ртом, пораженная невиданным зрелищем. Наконец, лучина у нее погасла.
– Кончилась… - тихо проговорил поп Савелий, прислушиваясь к замиравшему хрипенью больной.
– Господи, прости и благослови!..
III
Было темно и тихо. Девочка опять полезла в печь «вздувать огня». Поп стоял посреди избы и только теперь почувствовал, что он ужасно прозяб, прозяб до того, что не мог сказать, было в избе тепло или холодно. Пальцы рук скрючились, как деревянные, - и это он тоже почувствовал только теперь, когда все кончилось.
– А я тебя боюсь...
– заявила девочка, когда изба осветилась только что зажженной лучиной.
– Вот тебе раз! А давеча не боялась?
– Давеча мамка была жива, а ты приехал - она и померла...
Девочка присела на лавку и горько расплакалась. Поп Савелий видел эту детскую головку со спутавшимися белыми волосенками, скрещенные голые ножки, худенькие ручки, тоненькую шейку и понял, что он ничего не может сделать здесь больше и что должен вот сейчас ехать. Служба не ждет...
– Ах, милая... как же нам быть с тобой?
– бормотал он, глядя на девочку.
– Погоди, скоро тятька приедет... Одна-то не боишься остаться?
– Б-бо-юсь… - слезливо протянула девочка.
– И тебя боюсь, и без тебя боюсь...
В этот момент запищал на печке ребенок, и девочка торопливо проговорила, передавая лучину попу:
– Ты подержи-ка лучину-то, пока я с ним там буду водиться. Он совсем ма-ахонькой, как клопик!..
Поп Савелий остался посреди избы с лучиной в руках, а шустрая девчонка уже возилась на печке, где в лукошке что-то пищало и корчилось.
– Свети хорошенько, а то погасишь лучину-то!
– сердито крикнула девочка, стоя на коленях над своим лукошком.
– Ну, умница, так?
– ласково говорил поп, вставая одной ногой на приступок.
– Ничего, жив будет: вон как кричит...
В ответ ему улыбнулось детское личико, полное такой большой материнской тревоги. Сейчас девочка уже не боялась попа. Он ей казался добрым... А поп смотрел на маленькую няньку и не чувствовал, как у него по лицу катились слезы. Господи, какая ночь, и какое вечное чудо творится кругом нас каждый час и каждую минуту, и как мы не замечаем этого чуда... Разве жизнь кончается хотя на одно мгновенье?.. Вот и в этой девочке та же премудрость Божия, которая научает птицу вить свое гнездо, дикого зверя пестовать своих детёнышей и несмышленого младенца заменять мать.
– Тятька-то, поди, на брезгу выворотится, - тоном взрослого человека заметила девочка, укачивая свое лукошко.
– Ты поезжай скорее, а то напрасно лошадь задерживаешь... Я уж тут как-нибудь одна управлюсь.
Поп Савелий благословил новорождённого и няньку и спавшего на полатях мальчика и погасил лучину. В темноте он надел свою шубеёку, опоясался и еще раз благословил «усопшую рабу Божию Параскеву».
– Ну, прощай, Танюшка...
– И то прощай, поп... Мотри, чтобы Лысанка-то где-нибудь на повороте не выкинула тебя из рясол. От нее станется, от белоглазой. Да с левой стороны не подходи к ней, когда будешь отвязывать: зацепит зубищами-то как раз.
– Она и то за плечо было сцапала меня...
– Ну вот... Только одного тятьку и знает. Скажи тятьке, чтобы привез из Поломы тетку Маланью. Сбилась я с робенком...
Поп Савелий почувствовал смертную усталость, когда вышел из избы снова на мороз. Да и вьюга очень уж закрутила... На дворе от его следов не осталось и помину. Лысанка вся скорчилась и дрожала. Она не сделала ни малейшей попытки еще раз рвануть попа, как давеча.
– Ах, замешкался с девчонкой!
– пожалел поп, усаживаясь в сани.
– Ну, Лысанка, трогай!