Последняя треба
Шрифт:
Лысанка точно понимала, какое трудное дело ей предстояло впереди, и оглянулась. Бывалый конь: два раза медведь драл, волки хватали раз десять, и Лысанка уходила и жива, хоть морда у нее и была оборвана, а медвежьи лапы оставили глубокие следы на задних ногах.
Ветер крутил в воздухе совершенно сухой снег, который так и резал лицо. Что-то зловещее ныло и стонало в воздухе.
– Вот так задалась ночка, - вслух проговорил поп, когда сани заскрипели по сухому снегу.
За какой-нибудь час дорога сделалась неузнаваема, особенно по ложкам и открытым еланям. Поп Савелий опустил вожжи и съежился: очень уж донимал его холод. Когда вперёд ехал, так ничего не замечал,
Сколько времени ехали до повёртки, поп Савелий затруднился бы ответить. Самое время как-то потеряло течение. Долго ехали, а сколько - трудно сказать... Поп Савелий задремал и очнулся только тогда, когда сани остановились. Что такое случилось?.. Лысанка тонула в снегу. Это был давешний сугроб, а сила уж не давешняя.
– Ах, милая...
– проговорил поп, вылезая из саней с величайшим трудом - от каждого движения руки и ноги резало точно ножом.
«А ведь этак и замерзнуть недолго, - подумал поп, припоминая свою дремоту.
– Точно проморило...»
Он попрыгал на снегу, похлопал руками, подтянул потуже опояску и принялся за лошадь. Надо ее вытаскивать из снега... А Лысанка уже лежала, вытянув голову: ногами она не доставала твердой дороги. Поп Савелий отоптал кругом снег и потянул Лысанку за повод, - она продолжала лежать. Пришлось отаптывать сани и выгребать снег из-под передка прямо руками. А ветер так и пронизывает насквозь... Даже дышать трудно.
– Лысанушка, милая...
Лошадь тяжело дышала, полузакрыв глаза. Отдохнув в снегу, она сделала отчаянное усилие и рванулась всем телом. Сани были выхвачены. Почувствовав под ногами твердую дорогу, Лысанка храпнула, мотнула головой и встряхнулась так, что затрещали гужи.
Поп Савелий рассчитывал, что согреется от работы, а вместо того его так и валила с ног мертвая усталость. Он с трудом забрался в сани, подкорчил под себя ноги и окоченевшие руки спрятал за пазуху. Лысанка была предоставлена самой себе и пошла мерным шагом, как всякая возовая лошадь. Иногда она останавливалась, чтобы сделать передышку, мотала головой, фыркала и опять начинала тяжело шагать. А вьюга разыгралась вовсю... Даже здесь, в лесу, ничего нельзя было рассмотреть в двух шагах: перед глазами ходила какая-то мутно-белая стена.
Всего сильнее у попа Савелия мерзли руки и ноги. Ужасное чувство, когда живая кровь начинает застывать в живом теле... Он несколько раз выходил из саней и пробовал согреться на ходу, но только сильнее уставал. Да и дороги оставалось немного: всего несколько верст. Лысанка напрягала последние силы, вытянув шею.
– Лысанушка, не выдавай!..
Поп Савелий прилег на левый бок, подставив под ветер спину. Так будто теплее... А шуб\нка совсем негодящая, да и нет другой. Эх, поторопился, надо бы надеть под шубу стеганый теплый подрясник. Тоже старенький подрясник-то, а только куда бы теплее! Еще при покойной попадье был сшит. Мастерица была... Кабы жива была, пожалуй, и не пустила бы в такую непогодь! А там народ в церкви ждет... Старики которые и поворчат, ну да пусть ворчат: дело Божье сделано. Дождалась-таки Парасковья-то... Уж глаза мутные стали, а попа признала. Все они такие: пока здоровы, так всё на попа, а помирать пришлось - за попом. Поп с живого и с мертвого дерет, и еще разное другое. Конечно, темнота!.. А вот где это звон? Неужели в Поломе заблаговестили, не дождавшись его? Поп Савелий прислушивается - нет, это ветер гудит по лесу.
Гудит ветер, белым саваном гуляет вьюга, стонет дремучий лес... А что это там впереди? Зеленый огонек... раз... два... три... волки!.. Поп Савелий в ужасе открывает глаза: нет, опять поблазнило. Дрема так и клонит... А Полома уж совсем близко, он это чувствует, потому что Лысанка прибавила шагу. Да, близко... Вот искоркой затеплился первый огонек... другой... третий... Лысанка понеслась стрелой. Сейчас и обедню начинать. Слава Богу, все благополучно! А народ уже ждет попа в церкви. Только подъехали сани к ограде, как и колокол загудел. Поп Савелий быстро заходит в церковь и чувствует, как его охватывает живое тепло... Он идет прямо к местному образу, хочет помолиться и видит чудо: младенец Христос улыбается ему и протягивает руки... Страшно сделалось попу Савелию, жутко, а другие ничего не замечают и только смотрят на него.
– Смотрите... смотрите... — шепчет поп Савелий.
– Великое чудо мне недостойному...
И все-таки никто не видит, и попу Савелию делается еще страшнее, а предвечный Младенец все улыбается и все тянется к нему простертыми вперед ручками.
IV
Когда сани с попом Савелием пропали в ночной мгле, лесник Евтроп несколько минут стоял у церковной ограды в тяжелом раздумье. Возвращаться в церковь ему не хотелось, да и идти больше было некуда. Провожавшая попа толпа мужиков разошлась, и он слышал, как кто-то сказал:
– Поделом вору и мука...
От этих слов у него закипело озлобление против всех. Чему они обрадовались? Чужая беда сладкой показалась. Евтроп посмотрел на мутное зимнее небо, прислушался к завывавшей метели и пожалел попа Савелия: как бы не застрял он где-нибудь в сугробе. Ну, да Лысанка выволокет...
Так он в церковь и не пошел, а присел на деревянную лавочку у паперти, где летом отдыхали старики и старушки.
Толпа в церкви немного поредела. Многие разбрелись по домам, чтобы вернуться с благовестом к обедне. Оставались приезжие из соседних деревень, которым, как и Евтропу, некуда было идти. Бабы расселись на полу и потихоньку шушукались. Мужики сбились в кучку у старостина прилавка. У всех была одна мысль... Странно, что думали не о попе Савелии и не об умирающей Парасковье, а об Евтропе, который сидел на ветру и стуже.
– Тоже совесть есть...
– говорил кто-то из стариков.
– Как собака на сене лежит: сама не ест и другим не дает, так и он у себя на кордоне. Сколько из-за него протоколов-то написали... штрафы... высидка...
– Кровь нашу пил!..
– Жалованье от казны получает... Тоже, чиновник!..
– Вот и отлились медведю коровьи слезы.
Выгрузив весь запас накипевшей ненависти, мужики замолчали. Старик староста, нахмурившись, пересчитывал медные деньги. В церкви слышалось теперь бабье сдержанное шушуканье. Лесные бабы расселись по полу, как редька на гряде. У всех головы были замотаны яркими бумажными шалями, какие надевались только по праздникам. Бабы обсуждали вопрос, дождется Парасковья попа или не дождется.
– Как не дождаться, бабоньки... Тоже ведь христианская душа. Матушка Заступница поможет... Такое дело-то...
– Одна-одинешенька на кордоне-то замаялась... Устигла беда невзначай.
– А около-то девчурочка махонькая. Испить некому подать... Не приведи Господи никому!
– И поп у нас простой. Другой бы не поехал от обедни.
– Простой, на что проще... Да и то сказать, не чужое горе: сам попадейку молоденькую схоронил от родов. Мужики-то даве не пущают, а ему охота, значит, попу...