Последняя Утренняя Звезда

Джонсон Оливер

На следующее утро он рассказал Гарну о встрече с королевой. Им выделели просторные комнате в башне, их окна были увиты плющом и глядели на юг, на пустынную часть города. Путаница заброшенных садов и разрушенных стен, задушенных плющом, спускалась террасами к крышам нижнего города и замерзшему порту. В этом одиноком месте сейчас жили только летучие мыши.

Был холодный ясный день. Свет солнца с трудом пробивался из-за облаков, и Фазаду даже показалось, что далеко-далеко на горизонте он видит тонкую черную линию, побережье Суррении. Неужели она действительно так близко? Тогда почему им понадобилось столько времени, чтобы добраться до острова? Куда делись Раздающие

Причастие? Если они действительно шли в Галастру, значит они в городе, не так ли? Люди здесь полны тревоги, он почти чувствовал запах страха, идущий из нижнего города. Из своего окна он видел только несколько человек, идущих по всегда пустынным улицам.

Когда Фазад не беседовал с королевой и не болтал с Гарном, он был предоставлен самому себе, и по большей части читал книги, которые Кригган оставил ему; эти книги рассказывали о Золотом Веке. Он обнаружил, что в компании, кого-нибудь другого, кроме Залии и Гарна, чувствует себя не в своей тарелке. Но со временем Гарн стал все чаще и чаще уходить из башни, чтобы навестить Валанса. И каждый раз сенешаль возвращался все позже и позже, осунувшийся и озабоченный, хотя ничего и не говорил мальчику. Фазад для себя решил, что они обсуждают слухи, ползущие по городу, но, по-видимому, Гарн не хочет обсуждать их с ним, вместо этого болтая на всякие посторонние темы.

Каждое утро Фазад начинал с того, что гляделся в зеркало, висевшее в комнате: постепенно он начинал выглядеть так, как раньше; за время пути его лицо стало тонким и угловатым, возможно из-за голода, но возможно и из-за волчьего плаща. Но теперь желтизна вокруг глаз начала таять, а напряженные складки вокруг рта, возникшие из-за дикого волчьего оскала, стали сглаживаться. Днем в его голове больше не звучал призыв его братьев, волков. Но по ночам их голоса все еще долетали до него, хотя человеческие уши не могли слышать их, и пока он без сна лежал на кровати, их голоса летели над замерзшим морем, где они голодали, медленно умирая и удивляясь, почему он бросил их.

Проклятие — или благословение? — Бардуна исчезло. Но волки по-прежнему посещали его, они были в его крови. Он чувствовал, как там, снаружи, на холодном льду, они уходили, один за одним.

Несколько ночей он боролся, но в конце концов это стало слишком тяжело для его измученного сознания. Пока Гарн спал в своей комнате, Фазад подошел к балкону, открыл его и молча позвал оставшихся в живых братьев, разрешил им войти в город и спрятаться. Он почувствовал, что они, как темный прилив, хлынули на берег мимо замерзших корпусов кораблей, находя канализационные отверстия, о которых рассказала ему королева, и дрожа от слабого запаха вампиров.

Начиная с той ночи он слышал их вой из складов на набережной и из пещер в серых горах, нависавших над городом. И каждый день он встречался с королевой, ожидая услышать от нее упреки за то, что привел братьев в город, но не слышал ничего. А по ночам, когда Гарн пьянствовал с Валансом, он лежал без сна, чувствуя, как губы заворачиваются внутрь, а изо рта рвется странный низкий звук, бессловесный ответ на крики братьев.

Волчий плащ, нетронутый, висел в том самом большом дубовом шкафу, в который он повесил его в первый день. И хотя шкаф стоял на другой стороне комнаты и его двери были в дюйм толщиной, Фазад все равно чувствовал, как мертвые волчьи глаза глядят ему прямо в душу и говорят, что так просто он не избавится от мертвого призрака старой дамы из Бардуна, потому что очень скоро ему понадобится все ее искусство.

Однажды рано утром, через две недели после прибытия во дворец, он проснулся

от громовых ударов молотка с головой льва у ворот в Белую Башню. На мгновение он забыл, где находится, и вообразил, что он еще не в Галастре, а в Перрикоде, на следующий день после того, как он добрался до города, и в дверь особняка Иремаджей барабанят аколиты Исса. Но потом вспомнил, где он — здесь их нет. Тем не менее происходило что-то очень странное. Снаружи послышались шаги, тихие слова, и тех, кто пытался его разбудить, отослали прочь. Потом Фазад услышал голос Криггана и открыл дверь.

— Ты должен идти, — мрачно сказал предсказатель, обращаясь к нему и к Гарну, который, покачиваясь, вывалился из своей комнаты, пытаясь стряхнуть с себя сон.

— Что за шум? — спросил Фазад.

— Рута Ханиш созывает суд. Даже иностранцы должны придти.

— А что произошло?

— Ну, парень, разве ты прошлой ночью не смотрел на луну? Она почти полная.

— Да, заметил.

— В свое время генерал приказал, чтобы тех, кто подозревается в помощи Червю, каждый месяц накануне полнолуния приводили из камер и судили. Тех, кого нашли виновными, сегодня сожгут.

Гарн и Фазад быстро оделись, спустились с башни и вышли на балкон, нависавший над площадью с казармами. Через площадь протянулась почти прямая линия куч сухого хвороста, штук сорок или больше, каждая в двадцать футов в высоту. Из верхушки каждой кучи торчал деревянный столб.

Балконы домов, окружавших площадь, были переполнены народом, из верхних окон казарм тоже торчали любопытные лица. На укреплениях цитадели толпились придворные, те самые, которых Гарн и Фазад видели в ночь приезда. Они с завистью глядели на иностранцев, находившихся высоко над ними, на балконе королевы: чужакам разрешили войти в Белую Башню, куда их самих не пускали никогда.

Королева и вдовы появились под громкие звуки фанфар и уселись в стульях с высокими спинками, стоявших в центре балкона. Они были одеты в черное, как и все зрители, на голове черные шляпы с высокими полями и черные накидки, отороченные мехом горностая. Опять заиграли трубы и распахнулись двери казарм, заодно служивших тюрьмами.

На площадь торжественно ступил Рута Ханиш и его охрана, за ними шла линия пленников, едва волоча ноги. Некоторые их них были завернуты с ног до головы в черные накидки — Фазад решил, что это вампиры. Накидки защищавшие их от солнечного света, будут сброшены в последний миг, чтобы публика сама увидела момент их смерти. Руки каждого пленника были скованы за спиной крестообразной распоркой. Другие, с открытыми лицами, были на вид самыми обыкновенными людьми, обвиненными в поклонению Иссу: серолицые люди, купцы, моряки, зарубежные торговцы, застрявшие здесь, когда море замерзло — их было бы невозможно отличить от зрителей, если бы не тюремная бледность. Никто из них не пытался сопротивляться, кричать или жаловаться. Быть может они были чем-то одурманены.

Каждого из них подвели к куче хвороста. Пара крепких стражников поднимала тех, кто был с открытыми лицами, на верхушку погребального костра и прикрепляла крестообразную распорку к вертикальному столбу.

Некоторые из пленников пытались сопротивляться, но их руки были скованы за спиной кандалами, надежно прикрепленными к столбу; убежать было невозможно.

Потом стражники зажгли костры. Пленники начали кричать, когда из-под них вырвались первые струйки черного дыма. Их ноги начали дергаться, пока огненный ад не поднялся выше их бедер и пламя не закрыло их полностью. Они горели, ноги дергались в агонии, и они крутились вокруг деревянных столбов.