Последняя война
Шрифт:
Многие арранты на другой день приносили жертвы своим богам, благодаря за то, что все огромное воинство, собравшееся под Мельсиной, не бросилось на потрепанную и медленно ползущую к воротам «черепаху». Пятьсот человек не в состоянии одолеть пятьдесят тысяч. Мергейты просто постреляли из луков и откатились, причем большинство из них вовсе не приняли участия в бою. Однако из пяти центурий уцелели только две.
Судьба не проявила благосклонности и к напросившемуся в аррантский отряд послу Нардара, молодому Хенрику Лауру. Он вернулся в город, но лекари сразу же вытащили из груди родича кониса Юстиния три стрелы, еще одну — из бедра и последнюю, нанесшую самое тяжелое ранение, — из-под ключицы. Хенрика опекал личный целитель самого Даманхура, однако спустя двое
Младший Лаур, Асверус, оставался безутешен, рвался отомстить степнякам и поучаствовать в других вылазках, столь же бесполезных и кровопролитных, но шад категорически запретил посланнику покидать отведенный нардарской миссии особняк на улице Десяти Роз.
…Светлейший эрл Трайс Глоговец в битвы, разумеется, не стремился, а однажды утром Энарек доложил шаду, что дворцовому управителю передали свиток с посланием от представителя империи Нарлак. Даманхур, развернув пергамент, только выругался: господин Трайс в самых изысканных выражениях запоздало извещал саккаремского шада о том, что вынужден уехать, дабы лично доложить своему кенигу о событиях в шаданате. Если называть вещи своими именами, гордый эрл попросту сбежал из Мельсины на корабле вместе со всем нарлакским посольством, казной и приобретенными здесь же наложницами. Даманхур, это стало ясно как день, больше не мог рассчитывать на помощь сильного, но неверного союзника с полуночи.
Верными данному слову и принятым обязательствам оставались только арранты. Благородный Гермед, бесспорно, очень расстроился и растерял изрядную часть самоуверенности, узрев гибель почти двух третей присланного басилевсом отряда, но при встречах с шадом бодрился, утверждая, что подобные неудачи крайне редки, а поражение вызвано не недомыслием военачальников, но неблагоприятным стечением обстоятельств. Срочная депеша в Арр отправлена, баси-левс Тиберис и Сенат Аррантиады чтят заключенные договоры, и наверняка на Благословенном острове уже готовы выйти в море затребованные Даманхуром два пехотных легиона, которые переломят ход войны в пользу Саккарема. Тем более что Абу-Бахр, любимый сын и наследник шада, заканчивает сбор в Дангарском эмайрате огромного наемного войска, способного полностью уничтожить мергейтов, если таковые вдруг сунутся в Междуречье.
— Ничего страшного, — увещевал шада Гермед. — В любой войне, о царственный, случаются победы и поражения. Недавняя неудача лишь добавила нам решимости. Уязвлена военная гордость Аррантиады, а значит, мы должны вернуть себе славу, испятнанную на полях возле твоей столицы.
Может, так бы все и произошло, но на двадцатый день от начала осады в лагере степняков поднялось невиданное оживление. Со стен рассмотрели, как взметнулось над шатрами знамя с Золотым Соколом, множество дикарей собрались возле благоразумно отогнанных от укреплений Мельсины кибиток…
Хаган мергейтов вернулся!
Конечно же, осада доставляла жителям столицы множество неудобств. Многие горожане, в особенности люди богатые, покинули город на личных саэтах или заплатили чужеземным купцам за перевозку неожиданных пассажиров на Дангарский полуостров. Однако из полных ста тысяч человек, находившихся за стенами окруженного степняками города (это если считать жителей и остатки саккаремской армии, укрывшиеся в Мельсине), уехали не более чем несколько сотен. Прочие твердо верили — Гурцату никогда не взять столицы Полуденной империи, через две-три седмицы мергейтам надоест бесполезное бдение под стенами и они уйдут.
Степняки считались привычным злом, подобным шторму или засухе. В чайханах горожане ежедневно обсуждали приносимые дежурящими на укреплениях воинами новости, наподобие явления очередного тумена мергейтов, разбившего лагерь неподалеку от сгоревшего летнего дворца шада, или варварского праздника, устроенного завоевателями в недавнюю ночь полнолуния. Визжали боевые флейты, грохотали бубны — степняки веселились, воздавая почести своим неведомым богам… Ничего интересного.
Мельсина отлично снабжалась продовольствием по морю, а цены на мясо и муку если и поднялись, то ненамного. В укрытой стенами гавани по-прежнему швартовались купеческие галеры, окрестные рыбаки исправно поставляли на рынки морской урожай, и все обитатели столицы сходились во мнении: осада — это, конечно, неприятно, но не страшно. Тем более что в городе пока достаточно саккаремских войск, не сегодня завтра придет помощь из Аррантиады, и не далее как к концу лета война кончится.
Мергейты, используя труд тысяч рабов, соорудили-таки две высокие осадные башни, способные перекинуть мостки на зубчатую стену, но держали эти жуткие нескладные строения поодаль от крепости. В то же время они согнали в большое стадо всех уцелевших в окрестностях столицы быков и волов, рассчитывая, что в нужный момент животные подтянут осадные машины ближе к городу. Военачальники шада и аррантские лавагеты только усмехались, глядя на неумелые приготовления степняков. Перво-наперво им следовало бы обить башни сырыми коровьими или бараньими шкурами, чтобы огненные стрелы саккаремцев не подожгли их, едва начнется штурм. Во-вторых, взять Мельсину с помощью только двух башен? Смеетесь? Это столь же невозможно, как с помощью звука труб обрушить городские стены. В Книге Провозвестника имелась такая легенда, но многие сомневались в ее истинности.
Минувшим днем установленная на площади перед мельсинским храмом Богини клепсидра успела повернуть указывающую время стрелку на шесть делений. Помощник храмового мардиба, в обязанности которого входило отбивать прошедшие часы на огромном гонге, протяжный звук которого разносился почти по всему городу, шесть раз ударил длинной колотушкой по медному диску.
Спустя квадранс Даманхур получил известие: в лагере мергейтов замечено невероятное оживление. Вскоре начало темнеть, и гонец от Хадибу известил Даманхура, что мергейты готовятся к вылазке. Шад удивился: все известные ему армии мира старались избегать ночных сражений. Они неудобны для нападающих, которые обязательно понесут куда большие потери, нежели днем, а осаждаемым ночная атака дает куда больше преимуществ. Горожане, отлично знающие все закоулки столицы, смогут легко одолеть непривычных к уличному бою степняков, даже если те прорвутся через стену. Что, впрочем, относится к области сказок, ибо мергейты не сумеют не только проломить толстые укрепления, но даже подобраться к надежно защищенным бастионами воротам.
В сумерках началась вторая атака мергейтов на столицу Саккарема.
Осадные башни тянули не только волы, но и люди — саккаремцы, обращенные в рабство завоевателями. Скрепя сердце Хадибу приказал стрелять по своим. Несчастные оказались меж двух огней — сзади наступали степняки, убивавшие любого, кто пытался бежать, а сверху, со стен, непрерывным потоком извергался град стрел, падали горшки с аррантским огнем и лилась горячая смола. Но количество пригнанных к стенам рабов казалось неисчерпаемым, установленные на катки башни неумолимо продвигались вперед, а Гурцат не обращал внимания на жертвы.
Хадибу, не уходивший с укреплений и лично возглавлявший оборону, преждевременно счел, что штурм провалился, увидев, как баллисты островитян точно поразили обе осадные машины. Башни мгновенно вспыхнули, превратившись в гигантские факелы, разогнавшие ночную тьму на многие лиги вокруг. Собравшиеся для защиты Алмазных ворот саккаремские гвардейцы радостно закричали, а благородный Гермед, явившийся посмотреть на штурм, только расхохотался, видя беспомощность мергейтов, но…
Синие ворота обороняло гораздо меньшее число воинов, и никто не ожидал, что степняки отправят сравнительно небольшой отряд пощупать оборону саккаремцев на другом направлении. По замыслу Гурцата этой полутора сотне нукеров отводилась в начинавшемся кровавом представлении главная роль.