Последствия хандры
Шрифт:
Вздохнув, стал расстёгивать джинсы.
Никогда не пытались делать всё одной рукой? Попробуйте. У меня-то хоть правая. У некоторых она, вон, в гипсе, а то и обе сразу. Каково им, горемыкам безруким? Ни в туалет сходить по-человечески, ни нос почесать, не говоря уже о более сложных вещах…
Переоделся с горем пополам. Натянул пижамные штаны – серые в тонкую чёрную полоску. Рубаху той же расцветки просто накинул на голые плечи, продев здоровую руку в один рукав. Куртку с футболкой с меня сняли ещё на перевязке. Они теперь лежали в пакете за кроватью.
«Вещи надобно в гардероб отнесть», – вспомнились напутствия Клавдии Степановны по дороге сюда. Говорила она много, но слушал я вполуха и мало что запоминал. А ещё мы по ходу дела заглянули в процедурный кабинет, где заботливая медсестра скормила мне какую-то пилюлю. Не от неё ли так клонит в сон?
«Просушить бы одежду перед сдачей», – лениво шевельнулась в голове здравая мысль, когда я со всей предосторожностью лёг на спину. Глаза под смеженными веками наотрез отказались открываться, а бунтовать, вступая в борьбу со своим собственным организмом, не было ни сил, ни желания. Слишком уж много свалилось сегодня на мои хрупкие, как показала практика, плечи.
Шмотки подождут. Чай, не запреют за пару-тройку часов. А пока спать…
Другой доктор и Больничный
Меня разбудили негромкие голоса, один из которых я узнал.
– …Ложимся, ложимся в коечку, – уговаривал кого-то Михал Михалыч.
Я лежал головой к выходу и расположенному рядом с ним окну, поэтому соседней кровати не видел. Повернуться, естественно, не мог. Оставалось лежать и слушать.
– Мммм, – простонал какой-то мужик и выдал вдруг хрипло: – Мне домой надо…
– Успеете, мил человек. Вот оклемаетесь у нас, тогда милости прошу. А пока, будьте любезны, в постельку. В таком состоянии вам домой ну никак не добраться.
Скрипнула кровать.
– Вот и ладушки. Отдыхайте…
Мягкие шаги в мою сторону. В поле зрения появляется курчавая голова доктора. ММ внимательно смотрит на меня сквозь круглые линзы очков. Сильно же он сдал за то короткое время, что мы не виделись. Волосы всклокочены, в глазах усталость, даже щетина много заметнее стала. Отросла, что ли? Нет, не может быть. Сколько я спал? Часа три от силы. На улице только-только начало смеркаться. Или это уже рассвет?
– Ну-с, как самочувствие, мил человек?
Михал Михалыч стоит надо мной в типичной позе врача, засунув обе руки в глубокие карманы халата. А я не могу оторвать взгляд от воротника его рубашки, пытаясь сообразить, зачем он переоделся? Рубашка на нём розовая, а не голубая, как там, в приёмном покое.
– Который час? – вместо ответа выдало моё сиплое, не отошедшее ото сна горло.
– Половина девятого, – глянув на часы, любезно сообщил доктор. После короткой паузы добавил: – Вечера. Вас привезли сегодня днём. Так что там с вашим самочувствием? Головушка побаливает?
– Да… И плечо… – пытаюсь показать правой рукой на перелом, но поспешно роняю её на одеяло, чувствуя пронзительную боль теперь уже в правом плече. Словно гвоздь в него вбили. Аж в мозгу стрельнуло. Стиснув зубы, чтобы не застонать, выдавливаю: – Оба плеча болят… Ещё и грудь…
– Ну, а вы чего хотели? Авария, мил человек, дело не шуточное. Вас крепенько приложило со всех сторонок. Мало кто после такого цел останется. Поэтому радуйтесь, что живёхоньки. А боль – она проходит.
Пощупав пульс, Михал Михалыч легонько побарабанил кончиками пальцев по гипсу, обозначив ободряющее похлопывание:
– Скоро поправитесь. Отдыхайте. Сон – лучшее лекарство.
Ага, если бы ещё ничего не болело. Ни на правый, ни на левый бок не повернуться, не говоря уже о том, чтобы на живот лечь. Так до утра на спине и провалялся, постоянно просыпаясь от каждого неловкого движения.
Один раз проснулся посреди ночи от того, что меня гладят по ноге. Открыв глаза, в тусклом, пробивающемся в окно свете уличных фонарей увидел бородатого мужичка с забинтованной головою. Маленький (от силы метр), в больничной пижаме, он сидел на моей кровати, болтая ножками, не достающими до пола, и водил шершавой ладонью мне по голени.
– Ты чё, мужик? – шевельнув ногой, я скинул его руку.
Мужичёк повернул бородатое лицо, до этого обращённое к окну. Блеснули глубоко посаженные глаза. Послышался сочувственный вздох и шёпот:
– Э-хе-хех, милай, угораздило же тебя… И чего мимо Бармаглота поехал? Маешься теперича…
– Какого Бармаглота?..
Я попытался повысить голос, но бородач цыкнул, приложив пухлый палец к губам:
– Тс-с. Не буди соседа. Он только уснул. Его полночи Грызун, зараза, мучил.
– Что ещё за Грызун? – я уже решительно ничего не понимал.
– Обычный. Круглый, чёрный, лохматый, с когтями да клыками. Их нонче много развелося. Как Бармаглот пропал кудысь, так и плодятся, прям спасу нет.
Сильно же мужичка долбануло, раз Бармаглоты да Грызуны всякие мерещатся. Ещё и пристаёт, пользуясь темнотой и моей беспомощностью.
– А ты кто? – спрашиваю осторожно, чтобы не выдать своего раздражения.
– Знамо кто. Чепушило я. За порядком тут слежу. Нечисть разную навроде Грызунов спроваживаю да по хозяйству помогаю.
– Типа завхоз?
– Типа домовой. Или больничный, ежели точно. Тока домовой звучит лучше. Правда?
– Правда, – автоматически соглашаюсь, совсем обалдев от таких откровений.
– Ну, мне пора, – мужичок спрыгнул, и я отчётливо услышал приглушённое шлёпанье босых ног. – А то ещё кто притащит за собой Грызуна, гоняй его потом по всей травматологии…
Он пошлёпал к дверям и, не открывая их, вдруг исчез.
Я тут же уснул, а на утро был уверен, что бородатый мужичок мне приснился. Честно говоря, было совсем не до него. Мои рёбра и позвоночник рыдали горючими слезами. Казалось, я всем телом чувствовал их натужный скрип и тяжкие стоны при каждой попытке лечь на жёсткую постель, словно спина тоже стала деревянной.