Послевкусие сна (сборник)
Шрифт:
Все, конечно, началось снова. Та же колода карт, где – одни дамы. Однако никого я уже не искал. Хотя по-прежнему видел сны, в которых – огромная кровать и неинтересный секс.
У него голубые, тоскующие, все еще пронзительные глаза. Нерастраченное обаяние. Большая, доставшаяся от родителей (уехали в Израиль) квартира в самом центре Вильнюса. В прошлом он – заводской юрисконсульт, а теперь (в середине 90-х. – Е. Ц.) – незадачливый коммерсант.
Ах, Марик, Марик! Где ты и с кем сейчас?
Красная смородина
Как
Боюсь ненужного теоретизирования.
Понимаю также, что велик соблазн отредактировать свои сновидения.
Во сне я уже много раз ездил на Запад. Только сегодня там случилось со мной загадочное… Иду звонить по междугороднему телефону-автомату, что стоит у входа в почтамт. И вот там на меня нападают… Такое впечатление: меня знают, ждут. Что делаю я? С силой отталкиваю нападавшего, он упал и уже не встает. Я наклоняюсь, с ужасом вглядываюсь: неужели мертв? Да! При падении неизвестный разбил себе голову, часть черепа даже отлетела в сторону… Никогда не думал, что у меня такой удар. Странно только: нигде не заметил крови. Приглядываюсь. Оказывается, голова была пластмассовой. Значит, понимаю, передо мной – не человек, а робот.
Он из Киева. «Семен… Сижу в одной организации», – скромно говорит мне. Седой, плотный, розовощекий. Одет в джинсовые шорты и белую майку.
В самом начале девяностых мы вместе стоим в очереди на рынке – за красной смородиной. Моя собака – черный пуделек Граф – вдруг начинает облизывать волосатые лодыжки Семена. Перекинувшись несколькими фразами, идем с базара. Душно. Вяло переговариваемся. Вдруг роняет: «А какой я сегодня сон видел…»
Может, красная смородина и напомнила ему кровь, которую Семен искал, но не смог обнаружить во сне?
Проказа
Все они обнажены. Лежат рядом друг с другом – молодые мужчины и женщины. Маленький остров, омываемый океаном. Чудесный, желтоватый, совсем мягкий, как мука, песок.
Почему же они не обращают внимания на свою и чужую наготу?
Обычно так бывает в минуту смертельной опасности. Голос плоти, как правило, тогда замолкает.
– …Да, каждый из нас думает только о небольших ранках, которые все время появляются на теле.
Почему-то я точно знаю название этой болезни – «проказа».
У каждого из нас в руках тюбик с мазью. Ранки иногда затягиваются. Но потом открываются снова, увеличиваются вдруг…
Любопытно: все мы почти не думаем о другой опасности. Ведь нам угрожает не только болезнь! Маленький остров уменьшается на глазах – его неотвратимо поглощает океан. Так что смерть уготована нам в любом случае.
Этот сон трудно расшифровать? Только на первый взгляд. В Торе (в частности, в главе «Тазрия») много говорится об особой болезни, которая в старину настигала человека за страшный, с точки зрения иудаизма, грех – злословие.
Уточню одно: проказа тогда ничего общего не имела с болезнью, которую лечат сегодня в лепрозориях.
Сбывшееся
Мне одиннадцать лет. Большой сибирский город, в котором летом от жары становится мягким асфальт и который в газетах почему-то называют «городом-садом». Школа в старинном двухэтажном доме с резными наличниками. В нашем классе – двое евреев: Г. Ф. (умная, спокойная девочка с серыми глазами и длинными косичками) и я.
Разумеется, евреем дразнят только меня.
Я долго ни о чем не говорю родителям. Во-первых, почему-то стыдно. Во-вторых, ведь все – правда: я, действительно, еврей.
Наконец, решаюсь. Мама и папа советуются весь вечер. Назавтра они отправляются к моему классному руководителю. Причем, не в школу – домой. Я плетусь вслед за ними (видимо, для того, чтобы в случае надобности дать показания).
Учительница встречает нас с вялым радушием, но с полным пониманием:
– Это безобразие!
Добавляет, вздыхая:
– Что же я могу сделать? Ведь я тоже – еврейка…
Учительнице лет сорок. У нее – желтовато-застывшее лицо, муж – офицер, в нашей школе учатся две ее дочери (как-то незаметно и тихо). На еврейку классная руководительница совсем не похожа.
Я рассказываю все это только для того, чтобы передать атмосферу своего детства – так сказать, предысторию сна.
Именно в это время я вижу себя во сне, в котором, вроде бы, ничего не происходит. Передо мной – как бы движущаяся фотография… Там мне лет тридцать. Одет в красивый полушубок (сейчас бы сказал: дубленка, но тогда слова такого не знал). Говорю с кем-то по маленькому складному телефону. И еще – главное: откуда-то точно знаю, что нахожусь в Америке.
Сон тот я запомнил на всю жизнь, вспоминал его время от времени (то с удивлением, то с усмешкой), но никогда никому не рассказывал. Сейчас не удержался. Может, потому что сон сбылся?
Правда, в Америку я попал в сорок семь лет. Однако все остальное совпало. Даже дубленка, которую мне сразу после переезда подарила мама. Даже вот этот мобильник, по которому только что звонил дочке.
Мед
Сорок лет не могла она избавиться от этого сна. И вот мне рассказали недавно: умирая, отходя медленно в беспамятство, она стонала:
– Мед… сладко… пить…
Поначалу сон казался ей обычным. Одно из тысяч безответственных сновидений, которые в течение жизни являются любому из нас.
Сон этот всегда четко помнился – до мелких деталей, до слюны в горле: из большой, трехлитровой, банки кто-то медленно переливал мед по маленьким, буквально крохотным, баночкам.
Сон повторялся регулярно: пропав на месяцы, возвращался с теми же подробностями. Мед искрился сквозь стекло банки: еще не успев загустеть, был совсем жидкий – как хотелось его тут же пить, приставив край банки ко рту, а потом заесть свежим белым хлебом!