Посмертная маска любви
Шрифт:
— Значит, у тебя нет никого из близких в Америке? — участливо спросил я.
— У меня в Америке есть друзья, у меня есть дом, у меня есть работа. Я счастлива.
— А любимый человек у тебя есть в Америке? — бестактно спросил я и тут же одернул себя — куда лезешь, дурак.
Но Кэтрин спокойно ответила, как будто речь шла о том, есть ли, например, у нее дома кошка:
— Нет, сейчас я не имею бойфренда. Это место не занято.
Ее слова я истолковал как приглашение к действию…
До глубокой ночи я рассказывал ей о своих путешествиях, о своих друзьях и о нашей Шестой бригаде, с детской хвастливостью
— Савоськин? — переспрашивала Кэтрин, сосредоточенно морща лоб.
— Ну, такой высокий, плотный, — описывал я Эдика, — он еще стоял через пару человек слева от тебя…
— Не помню. — Она недоуменно пожимала плечами и продолжала внимательно слушать меня.
И мы продолжали болтать дальше.
Иногда Кэтрин переспрашивала непонятные ей слова, интересовалась, не читали ли мы книгу о тайной истории «третьего рейха» Луи Повеля и Жака Бержье «Утро магов», не были ли связаны с газетами профашистских организаций и с «коричневыми» организациями за рубежом. Я отвечал ей, что тогда, больше десяти лет назад, в доперестроечную эпоху подобного чтива еще не было, о фашистах мы почти ничего не знали, а придумывали все сами, насмотревшись фильмов о войне.
В конце моего рассказа Кэтрин посерьезнела и задумалась, прищурив глубокие потемневшие глаза. Не отрываясь, она смотрела на колеблющееся пламя свечи. Тени на стене испуганно дрожали. Я осторожно тронул ее руку. Кэтрин вздрогнула.
— Что с тобой? — спросил я, глядя не ее четкий профиль.
— Ничего. — Глаза с пляшущим в глубине зрачка пламенем свечи остановились на мне, как будто пытались проникнуть в мозг. — Я сейчас подумала, что… Ты знаешь, такие игры обычно не заканчиваются хорошо.
— Почему? — Я едва заметно улыбнулся — она хотела сказать «добром не кончаются» или «заканчиваются плохо». Ох, эти милые ошибки в русском языке! — Почему, интересно, они «не заканчиваются хорошо»?
— Потому что они заканчиваются плохо. Иногда — очень плохо, — произнесла она не допускающим возражения тоном.
Я тщетно пытался спрятать скептическую улыбку.
— Не смейся, — сказала Кэтрин очень серьезно. — У нас, в Штатах, людей, которые запятнали свое имя «красно-коричневыми» связами, в приличных домах даже на порог не пустят, не возьмут на работу в государственные учреждения, в крупный банк или на биржу. У нас это — дурной тон.
— У нас это тоже не приветствуется, — подтвердил я, — но, Господи, это же была шутка малолетних придурков, которым нечего делать! Кто в наше время обращает на это внимание?
— Не знаю, не знаю, — с сомнением протянула Кэтрин. — И это в вашей стране, где столько жертв и от «коричневого» режима, и от «красно-коричневого»… Кажется, в один прекрасный день все это может вызвать большой резонанс, если внезапно всплывет на поверхность.
— Каким образом? — спросил я. — Слабо представляю.
— Ну, подумай сам, — медленно сказала Кэтрин, сосредоточенно глядя на огонь оплывавшей свечи. — Возьмем, к примеру, недавний случай — гибель банкира Абалкина. Если информация о том, что директор крупного банка состоял в профашистской организации, попадет в газеты — это может вызвать большой общественный и даже экономический резонанс.
— Каким образом? — ухмыльнулся я. — Всем, ну или почти всем, известно, что Абалкина убрали близнецы или их сподручные. Обычные криминальные разборки — что-то они там не поделили между собой.
— Ну, это еще, как говорится в хорошей русской поговорке, вилами по воде писано… А каким образом достичь желаемого резонанса — могу объяснить.
— Будь добра, — хмыкнул я.
— Например, информация о членстве Абалкина в «коричневой» организации, пусть хотя бы молодежной, попадает в прессу. Естественно, те круги, которым банк Абалкина мешает спокойно функционировать, или его конкуренты мгновенно поднимают вой: мол, наш, русский, банк финансируется западными профашистскими организациями, и истинная задача теневых владельцев банка — дестабилизировать обстановку в стране и вызвать правительственный переворот, который приведет к власти «красно-коричневые» круги… Такая информация даже не потребует документального подтверждения — вся ее суть в моральной подоплеке.
— Ну и что? — Я недоуменно пожал плечами.
— А вот что. — Кэтрин, скрестив на груди руки, медленно прошлась по комнате. — Правительство, обеспокоенное шумихой, отзывает часть кредитов от банка Абалкина или вообще решается временно отобрать лицензию на проведение финансовых операций — впредь до полного выяснения обстоятельств. Банк и та промышленная группа, которая стоит за ним, терпят гигантские убытки. Счета клиентов заморожены — естественно, они недовольны и пытаются оттянуть свои капиталы в более надежные места. Банк не допускается к залоговым аукционам, на которых можно по дешевке скупить лакомые кусочки госсобственности, — еще прямые убытки. Под шумок не возвращаются уже выданные кредиты, и соответственно госкредиты тоже на замке. В итоге — огромный ущерб, который не компенсируется ничем, никем и никогда, потому что имя банка, гарант стабильности, втоптано в грязь, и ему уже никогда не подняться. А затрат — всего ничего, небольшая статья в центральной прессе. Очень эффективно для конкурентов.
— Но статьи-то не было, — резонно возразил я и поправился: — Во всяком случае, я ничего такого не слышал.
— Не было? — переспросила Кэтрин. — Тогда, возможно, Абалкина убрали только затем, чтобы она не появилась.
— Ну да! — удивился я. — Да кто станет пачкаться из-за какой-то статьи, которая будто бы вызовет шумиху! К тому же в нашей стране… Когда воруют миллиардами и ходят в героях, когда воры в законе становятся губернаторами… Никого и не удивит подобная мелочевка. Максимум — просто пожмут плечами. Кто в жизни не ошибался!