Посмертная маска любви

Успенская Светлана Александровна

Потом, когда они почти разошлись, он нарисовал ее по-другому. Сквозь обманчивый облик унисекса он различил скорпионшу с милым обличьем — огромное чудовище, пожирающее мужчин. Эта картина — одна из лучших его работ.

За круглым столом восседает жирная бабища с чертами плодовитой матери семейства. Перед ней на тарелке лежит крошечный обнаженный человек, с которым эта дама умело расправляется при помощи ножа и вилки, — еще живая голова его с искаженными ужасом чертами наколота на зубец вилки, аккуратно расчлененное тело полито кетчупом и посыпано мелко порезанной зеленью петрушки. И главное, зрителю непонятно — кетчуп это или кровь… А внутри женщины копошатся съеденные

ею люди… Еще несколько жертв, ожидая своей участи, лежат на блюде, украшенные лимонными дольками и кусочками живой плоти. У одного из мужчин с лицом великомученика (полнейшее сходство с супругом прототипа картины!) во рту веточка петрушки, вместо глаз вставлены оливки — все это напоминает дореволюционное барское пиршество, когда сытая челядь вносит в залу поросенка, фаршированного гречневой кашей.

Короче, «чудище обло, озорно и лаяй». Но самое замечательное — выражение лица каннибалки, холодное и деловитое, равнодушное и пресыщенное, жадное и вместе с тем царственно-великолепное. А голова человека, наколотая на вилку, — это голова его самого, Рината. На блюде и внутри женщины — лица многих его друзей… Теперь уже многих нет в живых — «иных уж нет, а те далече…».

Когда она увидела его картину «Наслаждение» на выставке в «Gallery-art», она сразу поняла, кого он изобразил, несмотря на полнейшее несходство общих черт. В чем, в чем, а в его творчестве она великолепно разбиралась!

Она приблизилась к нему, пахнув дорогими духами, — их запах был ему незнаком, слишком долго они не виделись, и с улыбкой, змеящейся по устам, прошептала:

— Кажется, я тебя еще не скушала, а?.. Но, судя по твоему натюрморту, ты, бедняга, сам торопишься оказаться в уютной атмосфере моего желудка! К сожалению, пока близкое знакомство с ним я не могу тебе гарантировать! Но только пока!

И тут же, как только к ним приблизился ее дородный супруг, в солидном костюме, при галстуке и с бриллинтовыми запонками, она беззаботно защебетала:

— Грандиозный успех, Макс! Глазунов по сравнению с тобой бездарный мазилка, ты на голову превзошел его своими иллюстрациями к «Илиаде»! Не удивлюсь, если тебя в один прекрасный момент выдвинут на лауреата Госпремии! Рафаэль по сравнению с тобой — первоклашка. Ты видел, Сашок, какие глаза у его возлюбленной из «Наслаждения»? — обратилась она к супругу. — В них бездна ада, в них райское наслаждение злом. Глаза врубелевского «Демона», только намного лучше! Это русские «Цветы зла»! И ты знаешь, я, кажется, узнала и твое лицо, милый, внутри этой ужасной женщины!

— Да? По-моему, ты ошибаешься, детка, — холодно парировал супруг, отходя к другим полотнам.

— Макс, ты гений, я всегда это говорила. — Улыбаясь, она перешла к другой картине. — Но без меня ты остался бы вопиющей бездарностью! Это как раз тот редкий случай, когда модель сделала художника, а не наоборот.

И, одарив его своей американизированной улыбкой в пятьдесят два зуба, она царственно развернулась и ушла.

После разговора Ринат еще рассеянно принимал благодарности, но внутри у него стало как-то пусто и тоскливо от прозвучавшей в ее словах недвусмысленной угрозы. А может быть, он, как всегда, преувеличил значение ее слов? Позже, конечно, он выкинул этот эпизод из головы, приписав его ярости брошенной женщины, но иногда в его ушах звучал свистящий шепот и в памяти всплывали дьявольские глаза с насмешливым прищуром.

Потом были рецензии в газетах. Разные — и хулительные, и хвалительные. Кое-кто из критиков разглядел в его «Наслаждении» аллегорическое воплощение современной цивилизации, пожирающей души человечества тягой к материальному

достатку. А один тип даже дописался до того, что увидел в облике главной персоналии ни много ни мало — мать-сыру землю, родящую, кормящую и принимающую людей в свое лоно, а из этого сделал прямой вывод о корневой близости художника Максютова древним славянским оргиастическим культам.

Да, Она — это чудовище, его злая муза, его коварная Фрина Мегарянка! Второй такой, как она, хочется верить, больше нет и не будет. И слава Богу, что не будет!.. Та модель, что приходила к нему два дня назад позировать для серии античных рисунков, конечно, сильно напоминает Ее, но эта натурщица — только бледное, слабое подобие, карикатура на его идеал, чьи обгорелые останки давно покоятся в могиле. Ну что ж, на безрыбье, как говорится…

Свернувшись клубочком, чтобы было теплее, и постелив на кочку свернутую в несколько раз «Криминальную хронику», я привалился к сырой стене колодца и задремал. Спал я недолго и некрепко — все чудилось во сне, что кто-то кричал и звал меня сверху. Я выплывал из обморочного полусна, пытался орать что-то в ответ, но тишина вновь отвечала мне только чавканьем собственных ботинок в желтой грязи и тихим шорохом осыпающейся со стен глины.

Очнулся я, совсем задубев от холода, и решил, что уже настало утро. По самым скромным подсчетам прошли уже сутки с момента моего заточения, а я все еще находился в неведении относительно того, что со мной собираются делать мои тюремщики. Постепенно надежда начала угасать, и, я, кажется, стремительно терял способность увидеть хотя бы один, самый завалященький фотон, невесть как пробравшийся в подземелье.

Несколько упражнений помогли слегка разогреть заиндевевшие конечности. Желудок, устав требовать от своего хозяина пищу, уже давно перестал бурчать и уже только тихонько ныл, выпрашивая у меня хоть корочку хлеба. Но что я мог предложить своему верному, безотказному другу, всегда так регулярно и в срок переваривавшему еду, — увы, ничего! Только влажную газету, на которой я провел ночь (или день), но, думаю, от такого питания он отказался бы категорически.

Следующие часа два я развлекался, издавая жалобные и не очень крики, оглашая унылыми завываниями мокрое подземелье, как первосортное английское привидение. Вскоре пришлось перейти к угрозам — ноль эмоций в ответ. К обеду у меня начались галлюцинации. Перед мысленным взором вставала тарелка с мамиными варениками, горяченькими, со сметанкой. Тарелка постепенно увеличивалась в размерах, превращаясь в огромный таз, который не поместился бы и в прожорливого борова.

Потом сладостные видения вареников сменились призраками котлет и фантомами цыплят. Через пару часов сладких грез я снизил планку своих требований и решил ограничиться созерцанием буханки черного хлеба, которая неотступно стояла перед моим внутренним оком, вызывая приступы младенческого слюнотечения.

Все еще надеясь на милость победителей, я пытался отогнать видения громогласными вызовами охранников, но все было тщетно.

— Что они там, перемерли все, что ли? — разозлился я и замер от свежей неприятной мысли, чудом навестившей мою голову, несколько затемненную страстным желанием жрать.

А что, если они действительно там все перемерли? Может, этих придурков, людей Рэма, вырезали всех до одного эти, как их там, ну, из банды Касьяна? Или наоборот, люди Рэма перерезали прихвостней Касьяна — знать бы точно, кто меня схватил. Как там у них бывает, что-то вроде кровной мести за порушенных братков… Что же мне теперь, тут сидеть до голодной смерти?