Посмертная маска любви

Успенская Светлана Александровна

Но где же тот рисунок?.. На пол полетел ворох пожелтевших ватманов: мальчик, вынимающий из ноги занозу, мальчик, играющий в «бабки», мальчик, стреляющий из лука, — старые ученические работы из Античного зала Музея изобразительных искусств. Нет, все не то! «А был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?» — вспомнил он и вытащил кипу эскизов к «Наслаждению». Да, пожалуй, где-то здесь…

Сначала он хотел нарисовать Ее в прямом, неаллегорическом виде. Его привлекал контраст между ангельской внешностью и сатанинским злом, которое он в ней различал. Вот она откинулась на стуле, хохочет, человеческие головы, наваленные на тарелке, как апельсины, исполнены ужаса и обреченности. А вот она

подносит ко рту гроздь винограда и тянется к ней прекрасными губами, виноградинки — это тоже человеческие головы. И каждая из них томится в предсмертной муке, ожидая того сладчайшего и ужаснейшего мгновения, когда их коснутся, лобзая, нежные жалящие уста… Вот другой эскиз — человечья голова, как сказочный колобок, катится прочь, охваченная ужасом, а она, преследуя, легко бежит за ней, парит в воздухе, шаловливая, как будто ребенок, догоняющий мячик. Да, вот он, тот самый миг отрыва от земли, полета. Вот она, та самая линия бедра, которая всплыла на его недавнем рисунке. Как странно, что возвращается через годы…

Интересно, откуда эту девицу выкопал Славик? Сказал, что знает ее давно, бедной женщине нужно подработать, у нее двое детей и муж умер, нет средств к существованию. Конечно, он не мог отказать другу. Ринат согласился только из вежливости, чтобы, часик поработав для виду, сказать, что она ему не подходит, и, заплатив дамочке минимальную сумму «за простой», отказаться от дальнейших сеансов.

Когда эта натурщица пришла к нему, он сначала не разглядел в ней ничего особенного. Да в общем-то и настроения работать не было, после затянувшейся вечеринки трещала, раскалываясь надвое голова. Но потом, как это часто бывает, рука разошлась, разработалась, голова прошла, и процесс творчества захватил его целиком, вызывая в душе привычный восторженный подъем, когда чувствуешь, что все получается, что ты на верном пути.

В упоении работой он даже несколько раз раздраженно прикрикнул на бедную женщину, которая валилась с ног, одеревенев от одной и той же позы. Он гонял ее по студии, заставляя высоко подпрыгивать, чтобы уловить то трудноуловимое сокращение мускулов, которое поднимает тело над землей. Эта многодетная мать отказалась раздеться, не понимая, что она для него — только тело. Несколько сот отлично работающих мышц — и ничего более! Не женщина даже, а скорее гипсовая модель, но только обладающая чудесной способностью двигаться.

Завтра (она должна прийти к обеду) он извинится перед ней за свое недавнее раздражение, предложит кофе, ласково поговорит о ее детях. Потом они поработают немного над Артемидой с арбалетом, а потом он предложит ей попробовать себя в качестве обнаженной натуры, объяснив, что если ее тело подойдет ему, то можно будет заключить долгосрочный договор для работы. Она должна понять, такие условия ей самой выгодны.

Перехватив длинные черные волосы тугой резинкой, чтобы не мешали работать, Ринат стал готовиться к сеансу. Выбрал из вороха драпировок, наваленных на стуле, белоснежную полосу скользкого шелка с широкой каймой, умело задрапировал ею небольшую античную статую, стоявшую в углу мастерской. Кажется, эта ткань хорошо подойдет к ее буйным кудрям цвета воронова крыла, восточному разрезу глаз и пухлой алости губ…

Скорее бы завтрашний день, скорее бы утро, скорее бы она пришла! Только бы она не опоздала, ему так хочется работать! Давно у него не было такого подъема, больше полутора лет… Но как хочется работать с ней!

Продолжительный сон освежил уставшие члены. Надо ли говорить, что здоровый труд и лечебное голодание привели к тому, что я мирно почивал, не отвлекаясь на просмотр видеоснов. Утром (а в моем представлении было уже утро), поднявшись по осыпающимся ступеням

на достигнутую накануне высоту, я увидел смутное изображение потолка над головой и сразу же приободрился. К тому же грунт стал значительно суше, и удерживаться на нем стало легче. Кажется, мой рабский труд уже стремительно приближался к своему логическому концу. Но что будет в конце — свобода или новое бесконечное сидение в подземелье, — я не знал и старался об этом не думать.

Примерно на уровне шести метров кончиками пальцев вытянутой руки я мог достать доски, которыми был заложен колодец. Вися в немыслимой позе, я пробовал было сдвинуть доски в сторону, но чуть не свалился вниз, потеряв равновесие. Мне не хватало буквально парочки ступеней. Пальцы заработали с удвоенной силой.

Вскоре я уже висел примерно на высоте метров семи, упираясь головой в мокрые доски с крупными каплями сконденсированной влаги. Небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы сдвинуть в сторону самую крайнюю, боковую, доску, но центральные пока не поддавались. К моему величайшему удивлению, в щель, образованную краем колодца и его крышкой, я не увидел долгожданного проблеска дневного света, и свежий воздух не заполнил до отказа мои легкие.

В чем дело? — недоумевал я. Бред какой-то! Неужели колодец не закончился и меня ждет продолжение приключений, вторая серия, так сказать?

Кряхтя, я с трудом сдвинул плечами многокилограммовый груз, наваленный сверху на доски, и уцепился руками за край. Подтянуться на руках и перекинуть ногу оказалось делом двух секунд, и через мгновение я уже стоял на твердой сухой земле и недоуменно оглядывался, не понимая, где нахожусь. К тому же следовало опасаться нападения сзади на тот случай, если меня все-таки охраняют.

Вертикальная полоска света, которую не разглядел бы и крот, но которую мгновенно различил в подземном сумраке мой изголодавшийся по свету зрачок, вызвала взрыв щенячьего восторга — значит, я все-таки на поверхности! Чахнущий дракончик из последних сил осветил квадратное огромное помещение, сложенное, как бомбоубежище, из огромных бетонных блоков. Большие, квадратные окна, забранные монолитными железными ставнями, горы строительного мусора, лопаты, носилки, песок и щебень под ногами — все это говорило о том, что я нахожусь в недостроенном доме, охраной здесь и не пахнет, равно как и едой, но это значит, что до свободы или до смерти — четыре шага (как поется в песне). По недавней моде колодцы в дачных поселках стали делать прямо в домах, чтобы не нужно было издалека качать воду для бытовых нужд. В таком-то недостроенном обиталище я и оказался. Вот почему мои стенания никто не слышал — они не распространялись дальше наглухо закрытого дома.

Я подошел к окну, заглянул в щелочку между железным ставнем и стеной и с радостью увидел в нее зеленую кромку леса, серое, низко нависшее над землей небо и залитое дождем стекло. Свобода так близка и так желанна!

Я подергал ставни — гиблое дело, сделано на века, здесь поможет только автоген. Огромные массивные петли, металлические прутья, наваренные вместо замка, — можно, конечно, попробовать перепилить их, но это еще часов десять муторного рабского труда на голодный желудок. Нет, меня это не вдохновляет.

Кстати, о желудке! Я обследовал помещение. Еды — никакой, одна радость — пачка «Кэмела» со сломанной сигаретой внутри, наверное, строители устраивали перекур. Я сел на кучу щебенки и жадно затянулся. Отлично! Через две минуты я стану совсем нормальным человеком!.. Но после второй затяжки голодный желудок взбунтовался, стал бурно сокращаться, грозя всяческими катаклизмами. Я нашел в ведре остатки воды, в которой замешивали цемент, и напился. А пожевать можно будет чего-нибудь на огороде, когда я отсюда выберусь…