Посмертные записки Пиквикского клуба
Шрифт:
– Ах, миссис Бардл! – воскликнула миссис Клаппинс. – Посмотрите-ка, что вы сделали!
Сэм, конечно, все это смекнул и потому тотчас же сказал, что никогда не пьет до ужина, если вместе с ним не выпьет леди. Над этим весело посмеялись, и миссис Сендерс решила его потешить и пригубила из своей рюмки. Тогда Сэм заметил, что вино следует пустить вкруговую, и все пригубили. Вслед за сим маленькая миссис Клаппинс предложила тост за успех в процессе «Бардл против Пиквика», и леди, осушив рюмки под этот тост, тотчас же сделались очень разговорчивы.
– Должно быть, вы слышали о том, что происходит, мистер Уэллер? – спросила миссис Бардл.
– Слыхал
– Это ужасно, мистер Уэллер, если вас выставляют таким образом перед публикой! – сказала миссис Бардл. – Но теперь я понимаю: ничего другого мне не оставалось сделать, и мои адвокаты, мистер Додсон и Фогг, говорят, что с теми свидетелями, которых мы вызовем, мы должны выиграть дело. Но я не знаю, что я буду делать, мистер Уэллер, если мне не удастся его выиграть!
Одна мысль о возможности для миссис Бардл проиграть процесс так глубоко задела миссис Сендерс, что она была вынуждена сейчас же вновь наполнить и осушить свою рюмку; если бы у нее не хватило на это присутствия духа, ей сделалось бы дурно, как объяснила она вслед за этим.
– Когда будет слушаться дело? – осведомился Сэм.
– В феврале или в марте, – ответила миссис Бардл.
– А свидетелей-то сколько! – сказала миссис Клаппинс.
– О да! – подхватила миссис Сендерс.
– В какое бешенство пришли бы мистер Додсон и Фогг, если бы истец проиграл! – добавила миссис Клаппинс. – Они ведут все это дело на свой страх и риск.
– Еще бы не пришли в бешенство! – сказала миссис Сендерс.
– Но истица должна выиграть, – заключила миссис Клаппинс.
– Надеюсь, – сказала миссис Бардл.
– О, тут не может быть никаких сомнений! – подхватила миссис Сендерс.
– Прекрасно! – сказал Сэм, поднимаясь и ставя свою рюмку на стол. – Я могу только одно сказать: желаю вам не остаться в проигрыше.
– Благодарю вас, мистер Уэллер, – с жаром отозвалась миссис Бардл.
– А что до этих Додсонов и Фоггов, которые ведут такого рода дела на свой страх и риск, – продолжал мистер Уэллер, – и всех других добрых и благородных людей той же профессии, тех, что даром, без гонорара, натравливают ближних друг на друга и засаживают своих клерков за работу, чтобы выискивать у соседей и знакомых мелкие ссоры, которые потом нужно решать с помощью судебных процессов, – о них я одно могу сказать: желаю, чтобы они получили ту награду, какую я бы им дал.
– Ах, если бы получили они награду, которую готово присудить им каждое доброе и благородное сердце! – удовлетворенно воскликнула миссис Бардл.
– Аминь! – отозвался Сэм. – И после такой награды зажили бы они сытно и привольно! Желаю вам доброй ночи, леди!
К великому облегчению миссис Сендерс, Сэм удалился, не услышав от хозяйки ни единого упоминания о поросячьих ножках и поджаренном сыре. Дамы с той посильной для младенца помощью, какую мог оказать юный Бардл, щедро воздали всему этому должное – благодаря их напряженным усилиям ужин исчез.
Мистер Уэллер вернулся в «Джордж и Ястреб» и в точности изложил своему хозяину те указания на ловкие маневры Додсона и Фогга, какие ему удалось выудить во время своего визита к миссис Бардл. На следующий день свидание с мистером Перкером более чем подтвердило доклад мистера Уэллера. И мистер Пиквик вынужден был готовиться к рождественскому визиту в Дингли Делл, предвкушая, что спустя два-три месяца дело, начатое против него по возмещению убытков за нарушение брачного обещания, будет разбираться в Суде Общих Тяжб, причем на стороне истицы окажутся все преимущества, вытекающие не только из совокупности обстоятельств, но и из хитрых маневров Додсона и Фогга.
ГЛАВА XXVII.
Сэмюел Уэллер совершает паломничество в Доркинг и лицезреет свою мачеху
Так как оставалось еще двое суток до того дня, который был назначен для отъезда пиквикистов в Дингли Делл, мистер Уэллер после раннего обеда уселся в задней комнате «Джорджа и Ястреба», чтобы поразмыслить о том, как бы получше распорядиться свободным временем. День был удивительно ясный. Не прошло и десяти минут, как в нем заиграли чувства сыновней любви и нежности; он с такой силой почувствовал необходимость повидаться с отцом и засвидетельствовать свое почтение мачехе, что пришел в изумление от собственного пренебрежения моральным долгом. Загоревшись желанием безотлагательно загладить прежнее небрежение, он немедленно отправился наверх к мистеру Пикнику и попросил отпустить его для выполнения этого похвального намерения.
– Конечно, Сэм, конечно! – сказал мистер Пиквик, у которого глаза заблестели от удовольствия, вызванного этим проявлением сыновнего чувства со стороны его слуги и спутника. – Конечно, Сэм!
Мистер Уэллер отвесил благодарственный поклон.
– Я очень рад, что у вас такое высокое сознание сыновнего долга, Сэм, – сказал мистер Пиквик.
– Оно всегда у меня было, сэр, – ответил мистер Уэллер.
– Это весьма утешительная мысль, Сэм, – одобрительно сказал мистер Пиквик.
– Весьма, сэр, – ответил мистер Уэллер. – Если мне что-нибудь нужно было от отца, я всегда просил почтительно и вежливо. А когда он мне не давал, я сам брал, потому что боялся – не будет этого у меня, и я натворю чего-нибудь похуже. Таким образом, я его избавил от многих хлопот, сэр.
– Это не совсем то, что я хотел сказать, Сэм, – возразил мистер Пиквик, с легкой улыбкой покачивая головой.
– Все от добрых чувств, сэр, – с наилучшими намерениями, как говорил джентльмен, удрав от своей жены, потому что, кажется, ему неважно жилось с нею, – ответил мистер Уэллер.
– Можете идти, Сэм, – сказал мистер Пиквик.
– Благодарю вас, сэр, – ответил мистер Уэллер.
И, отвесив свой самый изящный поклон и надев самый изящный свой костюм, Сэм уселся на крыше эренделской кареты [90] и отправился в Доркинг.
90
Эренделская карета – карета, курсировавшая между Лондоном и Эренделом, городком в графстве Сассекс.
«Маркиз Гренби» во времена миссис Уэллер был поистине образцом лучших придорожных постоялых дворов: он был достаточно велик, чтобы считаться удобным, но был достаточно мал, чтобы считаться уютным. На противоположной стороне дороги находилась большая вывеска на высоком столбе, изображавшая голову и плечи джентльмена с апоплексической физиономией, на нем был красный фрак с темно-синими отворотами, а над его треуголкой – мазок той же синей краски, изображавший небо. Еще выше помещались два флага; ниже последней пуговицы на его фраке помещались две пушки; а все вместе являлось выразительным и не вызывающим сомнений портретом славной памяти маркиза Гренби.