Посмертный образ

Маринина Александра

– Что за пожар? – спросил он, снимая куртку.

Настя позвонила ему в половине седьмого утра, и голос у нее был странный. Она попросила Стасова приехать к ней как можно скорее, но ничего толком не объяснила. Сказала только, что Коротков тоже приедет.

– Это не пожар, а скорее тихое помешательство, – скупо улыбнулась она. – Я сейчас буду вам рассказывать кое-что, а ваша задача – разгромить меня в пух и прах, наглядно объяснить мне, что я – дура и выдумщица.

– Интересное кино! – недовольно протянул Стасов. – У меня, между прочим, ребенок болеет, я хотел с утра в магазин сбегать, купить ей молока, чтобы с медом пила, и вкусное что-нибудь, а ты меня выдернула из дома – и для чего? Для того, чтобы я слушал какие-то глупости и потом объяснял тебе, что это действительно глупости? Ну знаешь ли, Анастасия!

Настя смутилась, глаза ее сердито сверкнули.

– Извини, пожалуйста, – сухо сказала она. – Ты мог бы сразу сказать мне об этом, когда я только позвонила. Я бы не настаивала.

Стасов почувствовал неловкость. Она права, она же не могла знать, что у Лили ангина. Зачем же он сейчас ее упрекает? В конце концов, даже если бы он купил это дурацкое молоко, Лиля все равно не стала бы его пить, она терпеть не может молочные продукты. Ей проще полоскать горло ядовитой смесью воды с йодом и солью, чем влить в себя хотя бы стакан молока или кефира.

Он хотел как-то смягчить свою резкость и начал подыскивать примиряющие слова, но в это время пришел Коротков, и вопрос сгладился сам собой. Юра явился веселый и полный сил, чмокнул Настю в щеку, скинул ботинки и сразу же прошлепал в одних носках на кухню. Было видно, что он бывал здесь часто и хорошо изучил привычки хозяйки – по утрам пить много кофе, непременно сидя на кухне.

– Ну что, Настасья? Очередной бред придумала? – спросил Коротков, доставая чашку и наливая себе чай. – Давай рассказывай, повесели старика.

Они уселись вокруг стола, заставленного чашками и тарелками, – Каменская, ожидая гостей, сумела преодолеть свою легендарную лень и приготовила обильный завтрак. Коротков с одобрением оглядел аппетитные гренки, желто-красно-зеленую яичницу с помидорами и луком, большую миску с кукурузными хлопьями и высокую картонную упаковку с молоком.

– О, вот это дело. Сразу видно, что ты вышла замуж и наконец взялась за ум, – поддел он.

– Убью, – спокойно пообещала Настя. – Значит, так, я буду рассказывать, а вы слушайте внимательно, только не кричите сразу, что я идиотка, а ищите аргументы «против». Ладно? Я сама понимаю, что это полный бред, но пока я с ним не разделаюсь, я не смогу думать ни о чем другом. Договорились?

– Многообещающе, – хмыкнул Стасов. – Начинай уже, не томи душу-то.

– Ладно, а вы ешьте. Вот скажите мне, что мы знаем об Алине Вазнис? Что она была очень скрытной, и даже самый близкий ей человек, Андрей Львович Смулов, признает, что за четыре года не сумел изучить ее как следует, до конца понять ее характер, ее душу. Верно? Дальше. Мы знаем, что она поступила не очень красиво по отношению к Зое Семенцовой, когда предала огласке истинные причины, по которым Смулов собирался снимать Зою в какой-то второстепенной роли. При этом она, мягко говоря, подставила и самого Смулова. Люди, работающие в «Сириусе», утверждают, что Андрей Львович был очень расстроен таким бестактным и жестоким поведением Алины. Что еще? Мы знаем, что она предпочитала действовать исподтишка, не ответила сразу на оскорбление, нанесенное ей женой Мазуркевича, а стала искать возможность связаться с отцом Ксении, банкиром Козыревым, который ставил свои денежные дотации «Сириусу» в прямую зависимость от способности самого Мазуркевича повлиять на разнузданную шлюху-жену и призвать ее к порядку. То бишь к приличному поведению. Пока все верно?

– Валяй дальше, – кивнул Коротков, с удовольствием поедая яичницу вприкуску с гренками.

– Мы знаем, что Алина не отличалась чуткостью и душевной теплотой, на это нам пожаловался тот же Смулов. Мы знаем, что у нее были крепкие нервы и она никогда не принимала транквилизаторы и прочие препараты, воздействующие на психику. Об этом тоже говорил Смулов. И еще мы знаем, что она потребовала у Николая Степановича Харитонова срочно вернуть долг, причем довольно большой. Я ничего не упустила?

– Вроде нет, – откликнулся Стасов, который никак не мог уловить смысл происходящего. Почему нужно было вскакивать с утра пораньше и нестись сюда сломя голову, если Каменская собирается просто подвести итог собранной информации? Что в этом срочного? Она сказала, что собирается «нести полный бред», но пока что излагала только фактуру.

– А теперь давайте посмотрим на эти факты с другой стороны, – продолжала Настя, словно услышав мысли Стасова. – Откуда нам известно, что Алина искала телефоны Козырева? От Смулова. И еще от некоторых людей, которые тоже, в свою очередь, узнали об этом от него. Откуда мы узнали, что Алина подняла скандал из-за утверждения Семенцовой на роль? Тоже от Смулова. Никто этого скандала не слышал, зато все помнят, как Андрей Львович ходил расстроенный и всем рассказывал, мол, ну надо же, какая Алина безжалостная, он, дескать, хотел взять Семенцову на эпизод, а Алина страшно кричала, что этого делать нельзя, что Семенцова – пропойца и воровка. После этого пошли разговоры, дошли до некоего Зарубина, и тот запретил тратить деньги на ненадежную Семенцову. Но первоисточником информации и тут был Смулов. Он сумел сделать так, что создалось общественное мнение, об этом узнала Зоя, и к нашему появлению на сцене ее ненависть к Алине достигла апогея. Что и позволило нам ее подозревать. Далее. Кто звонил Харитонову с требованием срочно, в тот же день вернуть долг? Опять Смулов. Он ссылается на то, что это Алина его попросила позвонить, якобы у нее не хватит жесткости, чтобы заставить Харитонова привезти деньги. А помните, что рассказывал сам Харитонов? Когда он передавал Алине конверт с деньгами, то назвал ей сумму, которую составил первоначальный долг – три тысячи долларов, – плюс сто двадцать процентов. А Алина удивилась. Я прошу вас обратить на это внимание. Она удивилась! И только потом, когда Харитонов при ней вслух посчитал, что это будет ровно шесть тысяч шестьсот, она взяла деньги. А теперь подумайте хорошенько. Если человек обеспокоен тем, что ему долго не возвращают долг, то он обязательно подсчитывает, сколько ему должны. Обязательно. Он никогда не будет прикидывать приблизительно, мол, мне должны три тысячи плюс еще какие-то там проценты. Для того чтобы Алина решилась попросить Смулова разобраться с Харитоновым, она должна была хотя бы один раз подсчитать размер долга на текущий момент. Почему же она так удивилась, когда Харитонов назвал ей сумму? Да потому, что она и не думала ее подсчитывать. Потому что она вообще не просила Смулова звонить, это была его инициатива. Да, я понимаю, он солгал Харитонову, сославшись на Алину, это вполне естественно. Но зачем он солгал нам всем, а?

– Черт, как же это я не заметил, – пробормотал Коротков. – Ведь ты, мать, права. Продолжай.

– Смулов тебе, Юрочка, рассказал душераздирающую историю о том, как он в тяжелую минуту позвонил Алине и спросил: «Ты меня любишь?», а она послала его подальше с его глупостями и посетовала на то, что он ее разбудил. Рассказывал?

– Ну да.

– Я сильно подозреваю, что он тебе сказал неправду. Не было такого. Во всяком случае, с Алиной Вазнис. Это было гораздо раньше и с кем-то другим. И ранило его так сильно, что он невольно вставлял похожий эпизод во все свои фильмы. Если вы мне не верите, я могу вам показать. Я до самого утра смотрела нетленные творения Андрея Львовича. Зачем эта ложь? Вы можете дать мне членораздельное объяснение?

– А у тебя, судя по всему, такое объяснение уже есть, – заметил Стасов. – Я прав?

– Ты прав, – кивнула Настя. – Смулов создавал посмертный образ Алины. Создавал специально для нас, и делал его таким, чтобы в ее убийстве подозревали как можно большее число людей. Он сам навязал нам Семенцову, Ксению и Харитонова. Он, и никто другой, утверждал, что старший брат Алины требовал свою долю от бриллиантов матери. Ведь насколько я помню, Инга Вазнис этого не подтвердила. Да, недовольство решением старого Вазниса было, но никаких претензий и требований вслух не высказывалось. Во всяком случае, доказательств этого у нас нет, кроме показаний того же Смулова. И еще одно. Шалиско. Тут два варианта – либо Павел Шалиско лжет, либо нет. Если он лжет, если он действительно был влюблен в Алину и преследовал ее, то Смулов не мог не реагировать на это, не ревновать. Это вполне естественно. А что говорит нам Смулов? Что Алина за четыре года не дала ему ни малейшего повода для ревности. Не получается. Другой вариант – Шалиско говорит правду. Тогда Смулов не мог не знать, что все ухаживания, цветы и звонки были лишь игрой, притворством, невинной забавой с целью поддержания имиджа звезды и преданного поклонника. Почему же он не сказал нам об этом? Получается, и в том и в другом случае Андрей Львович говорил неправду. Зачем? Затем, чтобы подсунуть нам еще одного подозреваемого, Павла Шалиско.

– Погоди, а дневник? – удивился Коротков. – Дневник-то мы нашли у Шалиско.

– Ну и что? Мало ли чего мы с тобой нашли. Мы прошли в редакцию, без труда нашли комнату, где стоит стол Шалиско, и если бы не стали его искать, нашего присутствия вообще никто не заметил бы. Я специально выясняла, комната запирается только на ночь, когда все уходят с работы. А стол, если ты помнишь, стоит у самой двери. Заходи, клади что хочешь, бери что хочешь, никто тебе и слова не скажет, дверь целый день нараспашку, даже когда в комнате никого нет.