Посмертный образ

Маринина Александра

– Борис Витальевич, – громко позвала Настя, – я возьму кассеты, ладно?

– Зачем тебе? – отозвался Гмыря, оглядывая полки встроенного шкафа в прихожей.

– На них фильмы Смулова, в том числе те, в которых снималась Алина. Попробую посмотреть, вдруг что в голову придет.

– Да что тебе может в голову прийти от этих фильмов! – насмешливо отозвался следователь. – Глупость всякая.

– Так я возьму?

– Бери, бери, только потом отдай Смулову или родственникам Вазнис. Эта семейка за пустую банку удавится.

– Вы тоже заметили? – подал голос Коротков.

– А как же. У них на лицах все написано, только слепой не увидит. Когда я в первый раз старого Вазниса допрашивал,

это еще в субботу было, так он меня не про убитую дочку спрашивал, а про то, когда можно будет в права наследования вступить. Все интересовался, не прописан ли у Алины еще кто-нибудь, кто помешает ему распорядиться квартирой. А впрочем, грех его судить, он на свою зарплату троих детей поднял, нищеты хлебнул, наверное, досыта. Ну что, дети мои, завершаем? Факир был пьян, и фокус не удался?

Коротков с облегчением перевел дыхание. Следователь не сердился за то, что его подняли в такую рань, а оказалось – напрасно. Борис Витальевич в свои сорок шесть лет оставался мужиком незанудливым, обладал неплохим чувством юмора и очень хорошо помнил те годы, когда сам работал в уголовном розыске. Семи пядей во лбу он, вообще-то, не был, но зато сыщикам работалось с ним легко. В этом смысле Гмыря был полной противоположностью старшему следователю прокуратуры Ольшанскому, с которым больше всего нравилось работать Насте. У Ольшанского характер был невыносимым, оперативники и эксперты боялись его и тихо ненавидели, хотя и признавали его высокий профессионализм. Но зато Ольшанский был человеком, во-первых, умным, во-вторых, мужественным. Хотя эти качества достаточно успешно скрывались за его внешностью неухоженного растяпы. Эх, был бы сейчас на месте Гмыри Ольшанский, подумал Коротков, он бы мертвой хваткой вцепился в Аськину идею о том, что у такого замкнутого и одинокого человека, как Алина Вазнис, обязательно должна была быть какая-то отдушина, будь то дневник или тщательно скрываемая приятельница. Или не менее тщательно скрываемый любовник. Но то – Ольшанский, а то – Гмыря. Гмыря не верит в психологические построения, ему нужны факты: свидетельские показания, вещи, документы, следы. То, что можно увидеть и услышать, пощупать и зафиксировать. А вовсе не что-то эфемерное и бездоказательное.

– У нас еще один фигурант появился, Борис Витальевич, – сказала Настя, натягивая куртку и засовывая в огромную спортивную сумку добрый десяток видеокассет. – Если вы не очень торопитесь, то…

– Очень тороплюсь. – Гмыря посмотрел на часы. – У меня на десять тридцать люди вызваны. А ты чего хотела-то?

– Думала, вы с нами подъедете к нему, если, конечно, он не в бегах.

– И не проси, времени в обрез. Давайте-ка сами, я потом подключусь, если нужно будет.

– Тогда подождите еще две минутки, я позвоню.

Она сняла трубку висевшего на стене телефона.

– Коля? Это я. Что с Шалиско?.. Давай, я запомню… Так… Так… Это где? На Сретенке?.. Далеко от метро?.. Ага, ладно, спасибо. Тебе Коротков не нужен случайно? А то он здесь рядом стоит… Даю.

Она протянула трубку Короткову.

– На, просись на ночлег, пока Коля себе ничего романтического не запланировал на вечер.

Юра хмыкнул и подмигнул Насте:

– Дуэнья ты моя! Что бы я без тебя делал.

Все вместе они спустились вниз. Гмыря, размахивая кейсом, помчался к метро, а Настя и Коротков уселись в машину.

– Наш Шалиско живет в Чертаново, а работает в редакции журнала «Кино», это где-то на Сретенке. По домашнему телефону никто не отвечает, на службе сказали, что непременно должен вот-вот появиться. Поехали?

– Поехали, – вздохнул Коротков. – Только поесть бы, а? А то я из дому в седьмом часу выскочил, пустой кофе в себя залил – и все.

– Ладно, – согласилась Настя. – Смотри по сторонам,

увидишь что-нибудь подходящее – поедим.

Они остановились возле какого-то киоска, взяли по куску горячей пиццы и снова спрятались от дождя в машину.

– Слушай, – внезапно сказала Настя, – а давай позвоним Смулову, спросим про этого Шалиско. Вдруг он скажет что-нибудь интересное?

Коротков с тоской посмотрел в окно. Дождь стал сильнее и уже не моросил, а вовсю прыгал по тротуарам. Ну что за собачья работа, подумал он привычно и беззлобно, никого не интересует, когда ты последний раз поел, сколько часов ты спал за последний месяц и помогают ли тебе таблетки от головной боли. И если у тебя язва, а от постоянного напряжения и недосыпа все время болит голова и не помогают уже никакие из имеющихся в аптеках лекарства, то это проблемы твои и только твои. Как и дорожающий бензин, и вечно протекающие ботинки, и пропахшая мочой и болезнью конура, которую выспренно именуют «двухкомнатной квартирой в панельном доме», с совмещенным санузлом и без лифта. Это твои проблемы, и никто, ни государство, ни твое собственное начальство, их решать не собирается.

Видно, выражение лица у Юры было очень уж красноречивым, потому что Настя добавила:

– Ты посиди здесь, я сама позвоню. Вон автомат рядышком, жетончик у меня есть.

Юра благодарно улыбнулся. Настя пошла звонить и, по-видимому, сумела застать Смулова, потому что разговаривала долго. Коротков даже успел задремать в тепле, откинувшись на высокую спинку сиденья. Очнулся он только тогда, когда Настя хлопнула дверцей.

– Забавно получается, Юрик. Смулов знает этого Шалиско. Он, оказывается, когда-то работал в «Сириусе» помощником осветителя и учился во ВГИКе на вечернем. Был безответно влюблен в Алину. Одно время она его даже привечала, а потом, когда появился Смулов, дала отставку. А бедный Шалиско никак в толк взять не мог, что его отвергли, цветы ей носил, записки писал, подарки какие-то делал. Проходу не давал. Звонил постоянно, даже когда она выезжала из Москвы. А иногда и приезжал следом за ней. Смулов знает, что Алина всегда подавала в службу безопасности записку с фамилией Шалиско, чтобы ему не давали номер ее телефона. Называла его назойливым поклонником. Смулов, во всяком случае, серьезно его не воспринимал, и о ревности тут и речи быть не может. Кстати, этот безнадежно влюбленный уже года три как ушел работать в редакцию журнала «Кино», но от Алины не отступился. Вот ведь любовь, а?

– Наверное, этот Шалиско – такой смешной очкарик, – отозвался Коротков, выруливая на Садовое кольцо. – Знаешь, типичный неудачливый влюбленный, худенький, сутулый, некрасивый интеллектуал. Глупо подозревать его в убийстве, ты не находишь?

– Не нахожу, – резко ответила Настя. – Во-первых, не забывай, Алина его поначалу привечала, то есть дала надежду, и вполне обоснованную. Он не неудачливый влюбленный, а отвергнутый возлюбленный, а это уже совсем иной поворот. А во-вторых, именно такие худенькие очкастенькие интеллектуалы очень часто оказываются самыми изощренными преступниками. Поворот не пропусти. На Сретенке движение одностороннее, свернуть надо у светофора, а дальше переулками проедем.

– Это тебя Селуянов проинструктировал? – усмехнулся Юра, притормаживая у светофора.

Редакцию они нашли легко, Коля Селуянов действительно объяснил все очень толково и дал точные ориентиры. Внизу сидела бабуська – божий одуванчик, которая пропустила их, не задав ни одного вопроса и не спросив документов. На втором этаже они быстро нашли комнату 203, в которой, по сведениям того же Селуянова, было рабочее место Павла Шалиско. В комнате было полно народу, стоял гвалт и висел плотный сигаретный туман. Настя тронула за локоть девушку, стоявшую ближе всех к двери.