Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов
Шрифт:
– Рабби, – сказал барон проникновенно, – вы же меня знаете! Я же никогда не оторву уважаемого всеми человека от ученых занятий по сущим пустякам!
Конечно, мы даем вам эти руны как бы в аренду. В пользование. Разгоните ко всем чертям арабов, обустроитесь, восстановите Храм – тогда и вернете.
– И что вы хотите взамен? – спросил рабби тихо.
– А вы еще не поняли?
– Понял. Но вы все равно скажите, вот молодой человек тоже хочет услышать.
– А он что, тоже не понял?
–
– Он прав, Рудольф, – сказал рабби.
– Тетраграмматон, – шепотом произнес барон и повторил еще тише, но почему-то еще слышнее: – Тетраграмматон.
От этого шепота не то что у меня по спине – по стенам ко всему привычной пивной побежали мурашки. Латыш-хозяин алюс-бара за стойкой вдруг наклонил голову и замер, будто прислушиваясь к далекому приближающемуся грому.
«Уж не от Райниса ли он?» – подумал я мельком, но прогнал это подозрение: место встречи подбиралось не мной, учеником – и крайне тщательно.
Здесь было чисто.
– Мой ответ: никогда, – сказал рабби.
– Даже в аренду?
– А в аренду тем более.
– И даже на самых выгодных условиях?
– Барон, вот я сижу перед тобой, старый Исав. И ты танцуешь передо мной, старый Иаков. И твоя чечевица давно остыла. Что слава, доблесть, богатство?
Дым. И ты хочешь за дым приобрести солнце? Смешно. Вот и молодой человек посмеется вместе со мной. Ха-ха-ха.
Я и рад был бы от души посмеяться, но не знал толком, над чем. Да и вид барона не располагал к веселому смеху. Так выглядит человек, который опрокинул стопку чистого спирту, а там – вода.
Он долго сидел, обхватив голову руками. Потом выпрямился. Лицо его было белое.
– Ты мне все равно отдашь его, – сказал он, присвистывая бронхами. – Сам придешь. На коленях приползешь. Молить будешь: возьми. Даром возьми. Ты просто не представляешь цену, которую тебе придется заплатить за сегодняшний отказ.
Но, как бы ни шипел барон, а рабби Лёв в свое время на равных говорил с императором Рудольфом Габсбургом, тезкой барона и великим алхимиком.
– Господа, господа, – поспешно вклинился я, – а что это мы пиво-то не пьем?
5
Побеждая, надо уметь остановиться.
Операция не могла не удаться, поскольку Николай Степанович был самым старым солдатом на свете.
– Сверим часы. Без четверти три.
– Так точно, – сказал Левка.
– Два сорок два, – сказал Тигран. – Сейчас подведем.
– Гусар, – сказал Коминт.
И точно – вернулся Гусар. Встал боком, порываясь убежать обратно и как бы приглашая идти за собой.
– Ну, все, – сказал Николай Степанович. – В три ровно переходим шоссе. Лев, иди за Гусаром, он дорогу знает. И – слушайся его.
– Постой! – вскинулся Левка. – У них же у самих собак – как собак, тьфу. Дато всюду со своим ротвейлером ходит, даже в сауну, и вообще.
– А вы, значит, и об этом не подумали? Нормально, ребята. Всех вас стоило бы расстрелять перед вашим же строем.
Тигран нервно хихикнул.
– А ты, Саят-Нова, что бы ни происходило, хоть голые девки из-под каждого куста полезут – бежишь на пляж и очень метко стреляешь по катеру. Иначе они из своего «владимира» нас пошинкуют мелко-мелко.
– Понял, командир, – сказал Тигран. – Мне тоже этот катер очень не нравится, не знаю, почему.
– Ну, все, – сказал Николай Степанович. – Патронов не жалеть, пленных не брать.
– И блядей? – с сожалением спросил кто-то.
– Женщин и детей не трогать. Мы не горцы.
– Понял, командир!..
Шоссе переползли тишком ровно в три часа. Коминт вел, Тигран шел вторым, Николай Степанович прикрывал. Еще десять минут ушло на поиск отметины, оставленной Гусаром.
– Здесь, – сказал, наконец, Коминт.
Лаз в зарослях ежевики был совершенно незаметен, и выдавал его лишь резкий мускусный запах. Луна, наливаясь багровым, висела справа – на удачу.
Они протиснулись в узкий лаз. Под забором было подмыто, промоину затягивала железная сетка, отодранная с одного конца. По верху забора висела спираль Бруно и светились глазки охранных устройств. А здесь – всего только крапива, зимой не имеющая силы.
Стрелки сошлись чуть пониже трех, когда маленький отряд пробрался сквозь акацию и занял исходную позицию у подножия разросшейся шелковицы. Луна теперь была впереди, очень низко, и на фоне серебрящегося неба резко отпечатаны были силуэты корпусов, тарелка спутниковой антенны на крыше столовой и тонкая труба далекой котельной.
– Этот корпус? – прошептал Николай Степанович, указывая Коминту на ближайший к ним.
– Этот.
– Ну, с Богом: – он перекрестил друга, тот кивнул – и растворился в темноте.
Потянулось томительно время. Минута. Две минуты. Три.
– Что ж ты, Гусар. – и в этот момент грянуло!
Это происходило довольно далеко, и все же – такого воя и рычания дикой собачьей битвы ему слышать не приходилось. Будто не десяток собак носилось по бывшему (впрочем, почему бывшему?) лагерю – и вдруг сошлись каждая против всех, – а сотни, тысячи: Тигран напрягся и задрожал.