Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
– Хорошо, – покорно сказала она. – Пусть все остается как есть. Но ты все равно иди. И знаешь… – Она помолчала. – Это против всех обычаев, но подарок на твой день рождения я сделаю не тебе. Возьми. Это твоей Аннушке.
Она протянула мне крошечную металлическую шкатулочку.
– Аннушке? – спросил я, подцепив ногтем крышку. – Которой?
– Нынешней, конечно. С первой и так ничего не случится… – глаза Нины недобро сверкнули. – Пусть носит и не снимает даже ночью.
На красном бархате лежали маленькие золотые сережки в форме
– Нина?.. – Я посмотрел вопросительно.
– Молчи, – сказала она. – Ты ничего не понимаешь. Жить рядом с тобой – все равно что гулять по тонкому льду. Это отведет от нее… Впрочем, тебе это знать не нужно. Просто – пусть носит, не снимая.
– Спасибо тебе, – я наклонился и поцеловал ее пальцы.
– Не благодари, – сказала она. – За это нельзя благодарить. И…
– Что?
– Ничего. Остальное – потом. Иди.
Был первый теплый вечер первого теплого дня. Сегодня мне исполнилось тридцать пять. До пушкинских тридцати семи оставалась еще целая вечность.
ГЛАВА 16
Путь их усеян был мертвыми попугаями.
– И сколько же мы здесь, по-вашему, сможем прожить, не видя белого света? – подбоченилась Ашхен. Ее, кажется, немного трясло: то ли от возмущения, то ли от страха. – Или вам, может быть, не известно, что детям нужно хотя бы изредка ходить в школу и правильно питаться, особенно сейчас, когда весна?
Николай Степанович кивнул. Задерживаться надолго тут, конечно, было нельзя, потому что индейцы Петька и Армен ходили вокруг Брюсовых приборов, как коты вокруг сметаны. И можно было всерьез опасаться за судьбы Москвы, а то и всего человечества…
– Сколько придется, столько и проживете, – сказал Коминт. – Бандеровцы вон по сорок лет в схронах сидели…
– Тебе бы только семью под замок упрятать, а самому – шасть!
Начинался долгий разговор.
Николай Степанович положил руки на плечи индейцев.
– Господа кадеты, – негромко сказал он. – На вас у меня вся надежда. Дед уже старый, реакция не та. И глаза ему легче отвести, чем вам. Короче: ни одна крыса не должна уйти живой. Потому что простая крыса сюда не придет.
– Дядь Коля, а человек? – хором спросили индейцы.
Николай Степанович задумался.
– С этим сложнее, – сказал он. – Прежде всего смотрите на тень. Тени может не быть совсем – тогда просто наплюйте, это мнимач. Не обращайте на него внимания и не слушайте, что он говорит. Хуже, когда у человека чужая тень. В этом случае, даже если перед вами я или кто-то знакомый… – он замолчал.
– Понятно, – очень серьезно сказал Армен.
Петька кивнул:
– Смотрели мы по видику «Мертвые долго не живут». Понимаем, что к чему. Жалко, томагавки не серебряные.
– Холодное железо ничем не хуже серебра. И еще: старайтесь не нарушать положения предметов. Оно нарочитое
– А если хозяин придет? – спросил Армен.
– Скажите ему: «Профан воздвигает башню». Запомните?
– Запомним. А кто такой профан?
– Неуч.
– И что же, неучи воздвигают башни?
– Это их основное занятие.
Петька зашептал Армену на ухо, Армен понимающе кивнул и посмотрел на Николая Степановича с хитринкой.
– Это пароль, – продолжал Николай Степанович. – А отзыв: «Посвященный складывает мозаику». Все. Оставляю на вас эту крепость. Идем, дочерь шатров…
– Сейчас…
Светлана держала за руку сникшую в углу Надежду и нашептывала ей что-то утешающее, как то умеют только цыганки.
И пришлось ждать.
Гусар оставаться не хотел, и его тоже нужно было долго уговаривать…
Потом, когда закончились успокоения и объятия, и подсохли слезы, и Коминт хотел что-то сказать, но решил воздержаться, и закрылась, тут же исчезнув, дверь, и осторожно спустились вниз по неудобной лестнице, – потом, когда шли подземным ходом, косясь на дикие тени, Светлана сказала:
– Кровь на ней.
– На ком?
– На Надежде. Она сама этого еще не знает…
– Чья же?
– А вот этого пока не знаю я… Да только давит кровь. Душит. Искупа требует.
– Что же теперь делать?
– Делать? Что тут можно сделать? Ждать. Все решится само. Так ли, этак ли…
Без Гусара было уже как-то непривычно и даже тревожно – хотя, может быть, и тревожно-то потому, что непривычно…
С той памятной ночи сначала охранники, а потом и турки-строители наотрез отказались обслуживать фирму, и дом стоял пустой и даже незапертый. «Вечная женственность» была стойким зельем, и можно было рассчитывать на два-три месяца такой вот пустоты.
До циркового дома отсюда было минут десять неторопливой ходьбы.
Пока Светлана колдовала на кухне, Николай Степанович вставил новый замок на место старого, сомнительного, потом потрогал саму дверь и усмехнулся тщете собственного труда: гордый Коминт погнушался заменить дверь на железную, и выбить филенку можно было просто хорошим пинком. А если принять во внимание нечеловеческую силу ящеров…
Наплевать. Заманивать так заманивать. Лишь бы автомат был всегда под рукой.
Из сигарного футляра Николай Степанович вытряхнул на ладонь красную гранулу, зашел на кухню. Пахло жареным мясом.
– Возьми это, – сказал он. – Разжуй и проглоти.
– Не надо, Николай Степанович, – сказала Светлана, не оборачиваясь. – Не положено нам…
– Не положено – кем?
Она промолчала. Потом, словно решившись на прыжок в ледяную воду, быстро клюнула губами в его ладонь, сжала зубы, сморщилась от острой горечи…
– Запей, – он протянул ей стакан воды.
Светлана взяла стакан, сделала несколько глотков. Зубы ее стукнули о стекло.
– Если… – она отстранилась. – Если что-то случится…