Посмотрите, я расту
Шрифт:
Эту кубанку привезли папины товарищи после войны и сказали, что папа велел мне передать, когда умирал в госпитале. И вот я надел её первый раз в жизни! И голова моя утонула.
Кубанка пахла дымом и ещё каким-то запахом, который я раньше никогда не встречал.
– Я похож на папу? – спросил я, смотрясь в зеркало.
– Вылитый, – ответила бабушка. И, уткнувшись в донышко кубанки, заплакала.
– Приедешь – и хорошо, – сказал дядя Толя. – Вот за разговорами и дошли незаметно. Вон деревня.
Вдоль улицы с одной стороны стояли весёлые, с голубыми наличниками дома, а с другой были какие-то бугры с трубами, из них кое-где вились дымки.
– Немец деревню сжёг, – пояснил дядя Толя. – В землянках живут. Обстраиваются потихонечку. Вот уж пол-улицы построили. Не горюй! Построим лучше прежнего.
Мы прошли улицей; на крылечках сидели старушки, пугливые малыши в грязных рубашонках выглядывали из землянок два старика тесали жерди, приветливые псы махали хвостами и задирали ноги на брёвна, лежащие вдоль улицы.
– Сейчас в землянках, почитай, никто уже и не живёт, так вроде как кладовки, по старой памяти печки топят. – Дядя Толя словно извинялся за то, что я видел.
– Вокруг нашего дома в городе, – сказал я, – тоже всё сгорело. Наш дом каменный, четырёхэтажный, и ещё несколько домов каменных уцелело, а все деревянные сгорели. Я не помню, как они горели, а бабушка говорит – страшно было. Немцы совсем близко подошли. Мама на фронте, папа на фронте. Эвакуация закончилась, а мы остались. Бабушка решила – будь что будет… Ничего, дядя Толя, всё построим! Ещё как построим!
И вдруг я почувствовал знакомый запах! Так пахла папина кубанка! Мы подошли к большому сараю. И я увидел живую лошадь! Этот запах шёл от неё. Я первый раз увидел так близко живую лошадь!
– Доброго здоровьичка! – сказал мужик с деревяшкой вместо ноги, что сидел на лавочке около конюшни. Дядя Толя присел рядом, они закурили, стали разговаривать про какие-то скобы, про шифер, про тёс… А я всё ходил вокруг лошади. Всё рассматривал её и упряжь, всё не мог надышаться её запахом.
Лошадь смотрела на меня фиолетовыми глазами, обмахивалась хвостом от мух, вздыхала, переступала. Огромная, тёплая, покрытая гладкой шерстью, она возвышалась над моей головой. Я стал рвать траву. Лошадь потянулась и шёлковыми губами приняла у меня из ладоней корм. Я гладил её по выпуклой груди, по животу, где под кожей проглядывали упругие жилы, и не мог оторваться.
– Вот как прилип! – сказал одноногий мужик. Это, наверное, и был дядя Коля-мордвин.
– Кровь его такая, – сказал дядя Толя. – Отец у него в казаках служил.
– Погиб?
– Известное дело! Кавалерия… Одна кубаночка с войны возвернулась. Бабка внуку за великие заслуги её надевать даёт.
– Ишь ты!—сказал одноногий.—И заслуги имеет?
– А ты думал! Отличник—раз! Песни поёт! Так «Варяга» пел, как в Большом театре хор Пятницкого! Это два! И вообще парень исправный.
– Спел бы, – сказал инвалид.
– При другом случае. Сейчас молоко надо везти, к ужину не поспеем.
Мы сели в телегу.
– Ну!.. – сказал страшным голосом дядя Толя, и лошадь тронулась. Мордвин помахал нам кепкой. Мы заохали на ферму, где рогатые коровы рассматривали меня, как диковину, и шумно сопели блестящими, большими, как блюдца, носами. Дядя Толя грузил бидоны на телегу.
Мы выпили молочка, и доярки посетовали, что нет хлеба.
– Ничо, бабоньки, – сказал дядя Толя. – Была б земля – хлеб будет. – И мы тронулись в обратный путь.
Мы поехали через деревню, с телеги мне было хорошо видно разбитые фундаменты и груды кирпичей на месте сожжённого села.
– Чего загрустил? – спросил дядя Толя. – Ты не дома жалей, ты людей жалей… Дома-то новые поставим, а людей не возвернёшь. Пошло нас на фронт девяносто три человека, а вернулось двое. А давай-ка мы с тобой споём лучше! – И, не спрашивая моего согласия, передал мне вожжи.
Ух ты! Я правлю конём! Я правлю конём. Эта большая лошадь слушается, что я ей велю!
– Но, но!.. – кричу я и хлопаю вожжами, как взрослый, и она бежит рысцой. – Тпру!.. – и она замедляет бег и, кивая головой, обмахиваясь хвостом, трудолюбиво и споро тянет телегу.
Как по лужку при луне
При счастливой доле…—
запевает дядя Толя хрипловатым прокуренным голосом:
– Знаешь такую песню?
При знакомом табуне
Конь гулял по воле! —
подхватываю я и чувствую, как голос мой звенит и разносится далеко по лугам и лесам.
Дядя Толя одобрительно похлопывает меня своей огромной рукой по спине в такт словам, лошадь бумкает копытами скрипит телега.
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю!
Как споймаю, зануздаю
Шёлковой уздою…
– Пррри-ими-и-и! – слышу я крик сзади. Мальчишки болтая локтями, пролетают мимо на разномастных лошадёнках.
– В ночное поскакали, – говорит дядя Толя. – Ночью, значит, коней пасти будут.
«Какое счастье скакать на лошади!»—думаю я, и сердце моё сжимается от зависти к этим мальчишкам, что пылят уже за бугром.
Солнце цепляется за кусты, оно стало красным и нежарким. Идёт вечер. Скоро наступит ночь. Первая ночь, которую я буду спать не дома. Впечатления дня распирают мою голову:
линейка, деревня, наказание и прощение, футбол – всё перемешалось. Но самое главное – кони, кони скачут, стоит мне только сомкнуть веки.
–
Кони скачут… – шепчу я, засыпая.
Глава пятая ПРИВИДЕНИЯ В БОЛОТЕ
– Вставай! Вставай! – кто-то шепчет мне в ухо, и с меня стягивают одеяло. Я открываю глаза и вижу Серёгу, он стоит, закутавшись в простыню, как в плащ. – Аида девчонок пугать!
– Не пойду я!