Пособник
Шрифт:
А Энди, казалось, всюду поспевал и всегда в чем-то участвовал. За два года до моего отъезда в Стерлинг он в Сент-Эндрюсе начал заниматься военной подготовкой, и, когда началась Фолклендская война, был уже лейтенантом Ангусского полка. Он участвовал в марш-броске из Сан-Карлоса в Тамблдаун, был ранен в бездарной атаке на аргентинские позиции и награжден орденом «За боевые заслуги». Орден он отослал назад, узнав, что офицер, который командовал атакой, не был предан суду, а получил повышение. На следующий год Энди уволился из армии и поступил в большую лондонскую рекламную фирму, преуспевал там (это он придумал «айбиэмовскую» акцию «Вам нужно совершенство — приходите к нам» и лозунг для «Гиннеса» «За компанию?»), а потом вдруг ушел и открыл «Магазин новинок» в Ковент-Гардене. Ни у Энди, ни у его партнера, который прежде тоже работал в рекламном агентстве, не
Энди полгода отдыхал — отправился в кругосветное путешествие (первым классом), прокатился на «харлее» по Америке, под парусами походил по Карибскому морю. Он пересекал Сахару, когда получил известие о смерти его сестры Клер. После похорон он несколько месяцев бездельничал в семейных владениях в Стратспелде, затем провел какое-то время в Лондоне, где ничем особым не занимался, разве что встречался со старыми дружками и устраивал попойки. А потом в нем словно что-то сломалось. Он притих, стал сторониться людей, купил большой разваливающийся отель в западном Хайленде и, бросив все, поселился там в одиночестве; он производил впечатление человека надломленного и по-прежнему ничего не делал, только пил без меры, колобродил ночами, стал немного хипповать — ловил рыбку со своей лодочки, шлялся по горам, а то и просто лежал себе да спал, а отель (расположившийся в тихой деревушке, в которой до постройки новой дороги и закрытия парома кипела жизнь) тем временем разваливался вокруг него.
— Камерон! Кингьюсси.
— Это что такое, Фрэнк?
— Один городок на Спее.
— Где?
— Да не важно. Догадайся…
— Сдаюсь.
— «Клин гусей»! Ха-ха-ха!
— Прекрати, помру от смеха.
Я освободился на уик-энд от всяких дел и посвятил его детоксикации моего организма — убрал порошок и не пил ничего вреднее крепкого чая. У такого режима была еще одна положительная сторона — он помогал мне пресекать поползновения закурить. Я как следует засел за «Деспота» и сумел подобраться куда-то к началу промышленной революции, но тут взбунтовалась моя знать, варвары нанесли согласованные удары с запада и юга, и произошло сильное землетрясение, которое вызвало эпидемию чумы. Когда я разобрался со всеми этими неприятностями, выяснилось, что я откатился назад на уровень, сопоставимый с Римской империей после раздела на Восточную и Западную, к тому же возникли подозрения, что варварства в южных варварах, может, даже поменьше, чем в моих подданных. Это уже попахивало стратегическим поражением. Моя Империя зализывала раны, и я с великим удовольствием приказал устроить показательную казнь нескольких генералов. А мой кашель тем временем становится все хуже, и я побаиваюсь, как бы меня не свалила простуда, к тому же этот гребаный мистер Арчер так и не позвонил, но, с другой стороны, из банка пришло доброжелательное (хоть один-то раз) письмо, которым меня уведомляли, что повышают мой кредит по карточке, а значит, в моем распоряжении теперь есть чуть больше денежек.
— Как ты думаешь, наш любимый мистер Мейджор протащит Маастрихтский договор через парламент? — спрашивает Фрэнк, его большое румяное лицо выплывает из-за моего монитора, как луна из-за горы.
— Запросто, — отвечаю я. — Его заднескамеечники кучка бесхребетных лизоблюдов, и если возникнет хоть малейшая опасность, эти говнюки либеральные демократы, как всегда, спасут шкуру тори.
— Хочешь небольшое пари? — подмигнул Фрэнк.
— По итогам голосования?
— Какое большинство соберет дядюшка Джон. [33]
33
Какое большинство соберет дядюшка Джон. — То есть Джон Мейджор, в то время премьер-министр Великобритании, лидер консерваторов после ухода в отставку Тэтчер.
— Ставлю двадцатку на то, что разница будет выражаться двузначным числом.
Фрэнк взвешивает, потом кивает:
— Идет.
Сегодня
У меня уже готовы несколько сот слов будущей статьи, когда звонит телефон.
34
…на верфях в Розите… — Розит — город в Шотландии, где расположена военно-морская база со всей соответствующей инфраструктурой.
— Камерон Колли слушает.
— Камерон, господи, Камерон, как хорошо, что ты дома. Я была уверена, что опять запуталась в часовых поясах; абсолютно уверена. Истинная правда. Камерон, это просто смешно, нет, я без смеха говорю. Моих нервов уже не хватает, правда. С ним совершенно невозможно разговаривать. Он невыносим. Я не знаю, почему я вышла за него замуж, клянусь тебе. Он сумасшедший. В буквальном смысле этого слова — сумасшедший. Бог бы с ним, но он и меня доводит до безумия. Я хочу, чтобы ты с ним поговорил. Скажи ему что-нибудь, я тебя умоляю. Он, конечно, и тебя не послушает, но, но, но… ну, по крайней мере, может быть, выслушает.
— Привет, мама, — устало говорю я и лезу в карман пиджака, где у меня обычно лежат сигареты.
— Камерон, что мне делать? Бога ради, скажи, что мне делать? Скажи ты мне, ради всего святого, как жить с таким невозможным человеком. Ты понимаешь, что он становится все хуже и хуже. Если бы это были мои фантазии! Клянусь тебе — это не фантазии, чистая правда. Он становится все хуже. Не я — он. Все мои друзья могут подтвердить. Он просто…
— Что там у вас стряслось, мам? — Я беру карандаш со стола и начинаю грызть кончик.
— Мой муж — идиот! Ты что, не слушаешь?
— Слушаю, но что?..
— Он собрался покупать ферму! Ферму! Это в его-то возрасте!
— Что? Овцеводческую? — спрашиваю я, потому что она звонит из Новой Зеландии, а овец там, сами понимаете, хоть отбавляй.
— Нет! Для… ангорской шерсти. Ангорская шерсть… с коз или кроликов, с кого уж там ее стригут. Камерон, он становится абсолютно невыносимым. Я знаю, что он тебе не отец, но вы, похоже, ладите друг с другом, я думаю, он к тебе прислушается. Сынуля, может, ты приедешь и вразумишь его, потому что…
— Приехать к вам? Мама, ради бога, это же…
— Камерон! Я от него с ума сойду!
— Слушай, ма, ты только успокойся…
Так начинается очередной телефонный марафон — моя матушка пространно, подробно и с чувством жалуется на моего отчима, затевающего какой-нибудь новый бизнес, который, по ее убеждению, непременно погубит их обоих. Мой отчим Билл — кругленький, мирный, забавный веллингтонец, раньше торговавший подержанными машинами; он познакомился с моей матерью в карибском круизе три года назад, а через год она уехала к нему в Новую Зеландию. Они отнюдь не бедствуют, получая пенсии и кое-какие доходы с вложений, но время от времени Билла снова тянет заняться каким-нибудь бизнесом. Эти проекты дальше планов не идут, и обычно даже планами нельзя их назвать всерьез. Как правило, Билл просто говорит что-нибудь совершенно безобидное, ну, скажем: «Ты только посмотри — в Окленде можно купить франчайзинг в системе фаст-фуда всего за каких-то пятьдесят тысяч», но моей матери кажется, что он уже все решил, а денежки, конечно, вылетят в трубу.
Она бубнит свое, а я тем временем запускаю интернет и не торопясь просматриваю последние сообщения «Рейтерз» и «Ассошиэйтед пресс». Это чисто инстинктивная журналистская реакция, абсолютно совместимая с не менее рефлекторными сочувственными «ну и ну» и «ай-ай», которыми я ублажаю мою матушку, как только в ее монологе обозначается пауза.
В конце концов мне все же удается свернуть разговор, заверив ее, что Билл вовсе не собирается вкладывать все их сбережения в какую-то развалюху ферму в горах и что — как и всегда — ей просто нужно поговорить с ним об этом. Я обещаю навестить их на будущий год — может быть. Расстаться с первого захода не удалось — моя матушка из тех, кто пожелает тебе всего хорошего, попрощается, поблагодарит тебя за звонок или за то, что ты оказался на месте, когда она позвонила, попрощается опять и вдруг начнет осваивать совершенно новый пласт разговора. Но я наконец говорю «до свидания» и кладу трубку, пока она еще не успевает мне ответить. Я откидываюсь на спинку стула.