Посох волхва
Шрифт:
Почай греб к берегу, ухватившись за обломок своей долбленки, борясь с тем, чтобы не потерять сознания. Уже у самой кромки берега силы окончательно покинули молодого кривича. Он замер без памяти, наполовину вывалившись из воды, головой упираясь в кусты ивняка, а ногами – в воде.
Дома каждая травинка помогает. Молодая осока наклонилась и укрыла его от беспощадных глаз неприятеля.
Почай перевернулся на спину. Это движение стоило ему очень дорого: голова едва не лопнула от боли. Какое-то время кривич лежал неподвижно, закрыв глаза. Острые солнечные лучи проходили сквозь веки, постепенно наполняя покореженное сознание светом и жизнью. Когда Почай почувствовал, что можно снова попробовать, ухватился за небольшой ствол ивы и стал медленно подтягивать тело. Сесть удалось через минуту, хотя и не без огромного труда,
Он подобрал с земли увесистый бадог [13] и, опираясь на него, побрел вдоль берега, с огромным трудом сохраняя равновесие, цепляясь свободной рукой то за стволы ив, то за высоколобый берег, то просто за воздух.
Почай шел драться и хотел умереть так же, как большая часть его близких и родных. Через сотню шагов открылись плес и пологая песчаная отмель. Два десятка сородичей, крепко связанные по рукам и между собой, сидели в кругу, а вокруг деловито расхаживали норманны, обирая убитых и добивая раненых. На высоком кострище лежал человек, приготовленный к последней дороге. Почай только успел горько подумать о том, что враг поплатился всего лишь одним убитым, как тут же к нему подошли, ударили чем-то в область шеи, поставили на колени. Темно-красная пелена киселем встала перед глазами, и кривич рухнул лицом в песок. Он слышал над собой и словно издалека чужую речь, состоящую сплошь из жестких, занозистых звуков; скрип бортов и уключин, шаги, шаги, то быстрые и легкие, то тяжелые и глубокие, еще слышал шум родного леса, стоны раненых и неспешный плеск днепровской воды. И вдруг – высокий, блеющий вскрик:
13
Бадог – посох, толстая палка.
– Никса!
Почай повернулся на бок и приподнял голову.
Вдоль берега по самой кромке воды шла девушка. Подол сарафана на уровне щиколоток потемнел от влаги, светлые, с легкой рыжиной волосы распущены и падают на лицо, почти полностью его закрывая.
И снова этот визгливый вскрик:
– Никса!
Кричавший норманн хлопнул себя по ляжкам и пошел навстречу.
«…Жила-была одна резвая девушка, дочь вдовы. С утра уходила она в лес пасти козье стадо и, пока козы щипали траву, пряла лен. Раз, увлекаемая своим веселым и живым характером, принялась она плясать, подняв над головою руки. Это было в полдень. Вдруг – словно из земли выросла – явилась перед ней прекрасная дева в белой и тонкой, как паутина, одежде, с золотыми волосами до пояса и с венком из полевых цветов на голове. Она пригласила пастушку танцевать вместе. «Мне хочется тебя поучить!» – прибавила красавица, и обе пустились выказывать свое искусство под чудную музыку, которая неслась с древесных ветвей. То были звуки соловьев, жаворонков, малиновок и других певчих птиц. Ножки пляшущей лесной девы, как ноги эльфов, были так быстры и легки, что даже не мяли травы, а стан ее гнулся, будто ивовая ветка. Так плясали они от полудня до вечера. Когда лесная дева исчезла, пастушка хватилась за свою пряжу, но было уже очень поздно, она не успела закончить свой урок и воротилась домой крепко опечаленная. Надеясь завтра наверстать потерянное время, она скрыла от матери то, что с нею случилось. Но на следующий день явилась лесная дева, и они опять проплясали до самого вечера. По окончании танцев лесная дева заметила печаль своей подруги и помогла ее горю: взяла лен, обмотала вокруг березы, тотчас спряла его в тонкие нити и затем исчезла – будто ветром спахнуло! Эта пряжа имела чудесное свойство: сколько ни сматывали ее с веретена – запас ниток нимало не истощался. В третий раз лесная дева подарила пастушке березовые листья, которые потом превратились в золото…»
– Никса! Никса! – бормотал Эгиль Рыжая Шкура, жадно протягивая трясущиеся руки, идя навстречу девушке, словно вышедшей из воды.
«..А случается, что никсы, выказываясь из вод, поют чарующие песни, которым не в силах противиться ни один смертный. Когда раздадутся их звуки, странник бросается в воду, увлекаемый столь же обаянием их красоты, сколь и гармонией сладостного пения. Пловец спешит направить к ним свою ладью и также гибнет в бездне. По преданиям норманнов, никсы знают одиннадцать различных мелодий. Человек может слушать без опаски только первые десять, и то в значительном отдалении; но, когда никсы запоют одиннадцатую, ветхие старики и дети в люльках, больные и увечные, даже деревья – все пускаются в неудержимую пляску. Красота никс обольстительна, очи блестят, как небесные звезды, а рассыпанные по плечам кудри шелестят и звенят очаровательной музыкой. Как скоро человек заслышит музыку их кудрей, так впадает в непробудный сон…»
– Никса! – Эгиль рухнул на колени и поцеловал мокрый песок.
Раданка, словно не заметив стоявшего на коленях Эгиля, прошла мимо и остановилась напротив Хроальда. Изумленные неожиданным сюжетом, скандинавы замерли, побросав свою работу.
– Кто есть? – Хроальд задал вопрос, даже не пытаясь скрыть своего удивления.
– Невеста! – Раданка показала рукой в сторону Почая.
– О, невеста! На Русия хорошая невесты! А вот воин… мля, мля, мля! – херсир покривился.
– Это не воины! Воины потом придут! – Раданка твердо посмотрела в глаза норманну.
– Они никто не говорит по вашем языке! – Хроальд обвел жестом сгрудившихся сородичей. – А потому хочу тебе предложить быть со мной! Ты очень похожа на мой младший дочь! – Хроальд сипло засмеялся, и в этом смехе отчетливо послышались нотки циничной и покровительственной похоти.
– Я хочу быть с ним! – Раданка снова показала на Почая. – Если у тебя есть сердце, продай нас, как семью!
– Смелый девушка! – Хроальд поцокал языком и прищурился, явно о чем-то задумавшись. Наступила тягостная пауза. И все же чувство мести восторжествовало в сердце старого херсира. Быть отвергнутым пленницей – это уже чересчур. А брать силой не позволяли возраст и статус…
Норманны не дошли до лесного схрона, в котором укрывались бежавшие из Казии старики, женщины и дети, какую-то сотню шагов – стрела Ишуты и яд старухи Хары заставили непрошеных гостей ретироваться. Среди казийцев была и Раданка. Как только она поняла, что опасность миновала, девушка устремилась по следам викингов. Она сама плохо понимала, что делает. В голове лишь крутилось: Почай, Почай!..
– Не могу допустить, чтобы ради такой девушка не было спора меж мужчин! – Херсир погладил бороду. – Эгиль!
Рыжая Шкура, опомнившись, поднялся с колен.
– Тебе нравится эта девушка, Эгиль? – перешел херсир на норманнский.
– Отдай ее мне, Хроальд! Прошу тебя! А я, обещаю, сложу в твою честь такой хвалебный нид, каких еще не было от возникновения гигантов!..
– Нид – это хорошо, Эгиль! Но лучший нид в мою честь – это кровь, пролитая от меча. Ты получишь свой приз, добрый скальд, но его нужно еще заслужить. Девушка нравится не только тебе, но и мне, при этом она невеста вон того раненого руса, – Хроальд ткнул пальцем в сторону неподвижно лежащего Почая.
– Я убью его, конунг! – Эгиль потянул меч из ножен.
– Эгиль, ме-е-е, ме-е-е!.. Заколи его козлиными рожками и пропой над ним нид в честь валькирий! – Эйндриди высунулся из-за плеча Тормода.
Его передразнивание вызвало бурю восторга и взрывы хохота среди викингов.
– Ха-ха-ха, Эйндриди! Откуда у тебя такой талант?
– Убью-ю! – Эгиль чуть не задохнулся от негодования.
– Ты бы мог его убить, кабы он был твоим! Девушка подошла ко мне – значит, она моя. А руса я тоже возьму себе уже по праву херсира. Так что, Эгиль, здесь тебе не на что рассчитывать, – Хроальд замолчал, напряженно глядя в глаза Эгилю.
– Я не понимаю тебя, благородный Хроальд! – голос Рыжей Шкуры, без того дрожащий и высокий, еще больше возвысился и стал напоминать плачущего ребенка.
– Ну-ну!.. Мы ведь мужчины, Эгиль! Не нужно так волноваться. Мы все решим по справедливости! – Хроальд гулко сглотнул и тихо засмеялся.
– По справедливости?! – в блеющей интонации скальда промелькнул ветерок надежды.
– Только так. А потом ты всех удивишь своим скальдскапом! – Хроальд умышленно делал большие паузы между фразами. Ему нравилось нервозное волнение Рыжей Шкуры и томительное ожидание остальных.