Посольский город
Шрифт:
— Ависа, — сказал он. — Беннер. Чо.
— Брен, — ответила я. Мы смотрели друг на друга, и, наконец, он не то вздохнул, не то усмехнулся, а я улыбнулась, пусть и печально, и он отошёл в сторону, пропуская меня в комнату, которую я помнила на удивление хорошо и которая осталась прежней.
Он принёс мне выпить, а я пошутила насчёт того сердечного средства, которое он давал, когда я была у него в первый раз. Он вспомнил песенку, которую мы пели в детстве, запуская монеты, и пропел её мне, с ошибкой. Потом он ещё что-то говорил, вроде того, что ты побывала вовне, ты иммерлётчица! Поздравляю. Мне захотелось сказать ему спасибо. Мы сидели и
— Итак, — сказал он, — ты пришла сюда потому, что наступает конец света. — Экран за его спиной безмолвно показывал царящее в Послограде смятение.
— А это конец? — спросила я.
— По-моему, да. А по-твоему?
— Я не знаю, что думать, — ответила я. — Поэтому я здесь.
— Да, я думаю, что нашему миру настаёт конец. — Он откинулся на спинку стула. Вид у него был совершено спокойный. Сделав глоток, он посмотрел на меня. — Уверен. Всё, что ты знала, только что кончилось. Ты это понимаешь, правда? Вижу, что понимаешь. — Я понимала и то, что он неравнодушен ко мне. — Ты тогда произвела на меня впечатление, — сказал он. — Такая серьёзная маленькая девочка. Я еле сдерживал смех. Даже когда ты нянчилась со своим бедным другом. Который глотнул хозяйского воздуха.
— С Йогном.
— Всё равно. Всё равно. — Он улыбнулся. — Итак, у нас конец света, и ты пришла ко мне, а зачем? Думаешь, я могу помочь?
— Думаю, ты можешь кое-что рассказать.
— О, поверь мне, — сказал он, — никто там, на холме, не хочет, чтобы я что-нибудь знал. А теперь меня и близко туда не пустят. Я, конечно, не говорю, что у меня нет своих лазеек — всегда найдутся желающие поболтать со стариком, — но ты, наверное, и сама знаешь не меньше моего.
— Кто такие оратеи? — спросила я. Он вскинул голову.
— Оратеи? — переспросил он. — В самом деле? О. Понятно. Иисус Фаротектон. — Он разгладил рубашку. — У меня была такая мысль. Я подумал, может быть, в этом всё дело, но… — Он покачал головой. — Но я сомневался. Разве в такое можно поверить? Оратеи — это не «кто», — продолжил Брен. — Это «что». Наркоманы.
— Всё, что может случиться, уже случалось когда-нибудь, — сказал он и наклонился ко мне. — Где живут неудавшиеся послы, как ты думаешь, Ависа? — Этот вопрос так шокировал меня, что я даже дышать на секунду перестала.
— Если говорить без обиняков, то ты ведь не веришь, что все до одного монозиготы, выращенные посольством, годятся в послы? — сказал он. — Конечно, нет. Не все двойники принимаются — одни не достаточно похожи, другие с заскоками, третьи думают по-разному, сколько их не учи. Всё, что угодно.
— Ты сама бы всё поняла, если бы хоть раз над этим задумалась. Это даже не секрет. Об этом просто никто не думает. Ты знаешь, что если один двойник умирает, то другой уходит в отставку. — Он слегка приподнял руки, имея в виду себя. — Ты ведь не была в посольских яслях, а? Конечно, они ведь только для тех, кто так из них никогда и не вышел. А какой смысл выпускать оттуда тех, кого растили и учили для одной-единственной работы, а они всё равно не могут её делать? Выпусти их, и проблем не оберёшься.
Крохотные каморки, в которых плесневеют неудавшиеся близнецы. Непринявшиеся, непохожие близнецы, один нормальный, другой будто смазанный; или с обоими что-то не то; или физически оба в порядке, но с врождённым пороком, невидимым глазу; или просто негодные для того, к чему их предназначали.
— А если тебя уже выпустили, — продолжал Брен, — и только тогда ты понял, что ненавидишь своего двойника или свою работу? Да. Да. — Он говорил тихо, словно пытаясь донести что-то до меня. — Когда умер мой, он… это был несчастный случай. Мы были ещё не старыми. Люди знали нас… меня. Я был слишком молод, чтобы взять и исчезнуть. Разумеется, меня пытались заманить в дом престарелых. Но заставить меня они не могли. Ну и что с того, что соседи меня не любят? Что с того, если они видят во мне урода? Никому не нравится, когда разделённые щеголяют своими увечьями. Мы — обрубки. — Он улыбнулся. — Обрубки, не люди.
Среди двойников есть те, кто так и не может научиться говорить на Языке. Не знаю почему. Просто не попадают в ритм, сколько бы ни тренировались. Всё просто: их не выпускают. Но бывают случаи похуже. На вид они такие же, как все. Это уже случалось, хотя, может, и не в такой степени. Когда я учился, у нас был коллега. УилСон. Что за мозг прятался за их Языком, не знаю, но для Хозяев он был слегка… как бы вывихнутый. Чуть-чуть. Я этого не слышал, но Хозяева… да.
Мы сдавали экзамен. Сначала нас слушали другие послы и служители, а в конце нам надо было поговорить с Хозяином. Он ждал. Не знаю, что в его представлении происходило и как его попросили помочь. «Здравствуйте», — сказали УилСон, когда подошла их очередь.
Мы сразу увидели, что-то пошло не так, — сказал он. — По тому, как двигался тот ариекай. Каждый раз, заговаривая с нами, они словно пробуют наш мозг, и каждый раз находят его чужим. Так что это довольно сложная штука. Но если две половинки одного посла недостаточно… спаяны друг с другом? Не два разных голоса: вполне близкие, чтобы говорить на Языке и быть понятыми. Но понятыми не так? Шиворот-навыворот? — Я молчала.
Ты знаешь, что такое для них Язык, — сказал Брен. — Что они слышат за словами. А что, если они слышат понятные слова и знают, что это слова, но они как бы расколоты на части? Послы говорят в эмоциональном союзе. Это наша работа. А что, если этот союз есть и в то же время его нет? — Он ждал. — Невозможное, вот как это называется. Прямо тут, стоит перед тобой. И это ударяет им в голову. Они как будто ширяются. Для них это как галлюцинация — и есть, и нет. Противоречие, от которого они ловят кайф.
Может быть, не все. Каждый Хозяин, с которым заговаривали УилСон, понимал, что тут что-то не так, но некоторые… — Он пожал плечами. — Пьянели. От их слов. Что бы УилСон ни говорили. «Хороший сегодня денёк»; «Передайте, пожалуйста, чай»; что угодно. Хозяева это слышали и либо теряли голову, либо начинали хотеть ещё и ещё.
— Послы — ораторы, а те, к кому обращены их речи, — оратеи. Оратеи — это наркоманы. А их наркотик — Язык послов.
Снаружи люди испуганной карнавальной толпой бежали по улицам. Где-то рвались фейерверки. Брен снова наполнил мой стакан.
— Что с ними стало? — спросила я.
— С УилСон? Их отправили в карантин, и они умерли. — Он выпил. — Все меня уважают, но это не мешает им меня ненавидеть, — сказал Брен. — Я их понимаю. Им не нравится вид моей раны. — Он написал в воздухе своё имя — полное имя, все семь букв: БренДан. Было время, когда он был БренДан, точнее, Брен/Дан. Потом его двойник умер, и он стал БренДан, Брен… он не мог правильно произнести своё собственное имя.
БренДан долго задумчиво смотрел на меня. Подошёл к столу.