Постдемократия

Крауч Колин

Все это может происходить лишь в обществах, утративших чувство различия между общественны­ми интересами, которые охраняются государствен­ными структурами, стремящимися проявить свою независимую компетенцию, и частными интереса­ми эгоистического характера. В преддемократиче-ские времена социальные элиты, доминировавшие в экономической и общественной жизни, также мо­нополизировали политическое влияние и свою роль в обществе. Расцвет демократии вынудил их по край­ней мере поделиться своим местом на этих аренах с представителями неэлитарных групп. Однако сего­дня, вследствие растущей зависимости государства от знаний и опыта корпоративных руководителей и ведущих предпринимателей, а также зависимости партий от их средств, мы постепенно движемся к соз­данию нового класса, доминирующего и в политике, и в экономике. Он не только приобретает все боль­шую власть и богатство одновременно с тем, как уси­ливается неравенство в обществе, но и начинает иг­рать привилегированную политическую роль, всегда служившую

отличительной чертой реально домини­ровавших классов. К этому сводится основной кри­зис демократии в начале XXI века.

В популярных дискуссиях классы обычно выделя­ются по присущим им культурным атрибутам — ак­центу, одежде, типичным развлечениям. И когда кон­кретные наборы этих атрибутов лишаются прежней отчетливости, за этим следуют заявления о конце классового общества. Однако куда более серьезное определение термина «класс» основывается на взаи­мосвязи между различиями в экономическом поло­жении и различиями в доступе к политической вла­сти. И в этом смысле никакого исчезновения клас­сов не наблюдается, наоборот, налицо усиление такой связи, представляющее собой один из самых серьез­ных симптомов движения к постдемократии: воз­вышение корпоративной элиты сопутствует упадку креативной демократии. Кроме того, мы видим связь между двумя проблемами, выделенными в начале данного исследования: затруднениями, свойственны­ми эгалитарной политике, и проблемами собственно демократии. Борьба с эгалитаризмом, несомненно, яв­ляется одной из ключевых политических целей корпо­ративных элит.

III. Социальные классы в постдемократическом обществе

Современное политическое убеждение в исчезновении социальных классов само по себе являет­ся симптомом постдемократии. В недемократических обществах классовые различия гордо и демонстратив­но выставляются напоказ, а от подчиненных классов требуют, чтобы они знали свое место; демократия бро­сает вызов классовым привилегиям от имени подчи­ненных классов; постдемократия же отрицает сущест­вование и привилегий, и подчинения. Хотя такое от­рицание легко оспаривается путем социологического анализа, налицо несомненная трудность идентифи­кации или самоидентификации того или иного клас­са в качестве четко определенной социальной группы, если не брать в расчет все более самоуверенный класс акционеров и «руководителей». Этот факт, как и вызы­ваемая им неопределенность, является важной причи­ной тех проблем, с которыми столкнулась демократия.

ЗАКАТ РАБОЧЕГО КЛАССА

К концу XIX века во многих частях индустриали­зующегося мира большинство квалифицированных и часть неквалифицированных рабочих успешно объ­единились в профсоюзы, заявив о своем стремлении к полному политическому участию. Этот процесс всю­ду шел по-разному. Во Франции, Швейцарии и США созданию профсоюзов предшествовало формальное провозглашение всеобщего избирательного права для мужчин — с парадоксальным последующим ослабле­нием независимых трудовых организаций в этих го­сударствах. В ряде других стран, например в Велико­британии и Дании, борьба за всеобщее избирательное право потребовала длительного времени. Во многих других случаях эта борьба была тяжелой, жестокой, а в ряде стран не смогла завершиться, не пройдя че­рез более-менее продолжительные периоды фашизма или иных репрессивных режимов. Несмотря на край­нее разнообразие путей, ведущих к демократии, поч­ти повсюду рабочий класс сталкивался с большим или меньшим исключением из политического процес­са. Ему было также присуще ощущение явного соци­ального изгойства, так как большинство социальных групп того времени, не занимавшихся физическим трудом, считало даже квалифицированных рабочих не подходящими партнерами для социального обще­ния. Эти факторы усугублялись сегрегацией по месту жительства, породившей расслоение большинства ин­дустриальных городов на районы, в которых прожи­вали лица только одного класса.

Однако этот раскол нигде не был ярко выражен, и другие различия нередко оказывались более суще­ственными: за исключением Скандинавии, вражда между католиками и протестантами, между адептами и противниками религии или теми и другими, вместе взятыми, нередко задвигала классовые разногласия на второй план. Впрочем, классовая политика пред­ставляла собой весьма заметное явление. Относитель­ное социальное изгойство рабочего класса вело к тому, что его недовольство служило предметом постоян­ных опасений, а нищета отдельных слоев пролетариа­та представляла собой серьезную социальную пробле­му, известную в социальных католических дискуссиях как la question sociale. С конца XIX до третьей четверти XX века поиск ответов на проблему политического су­ществования этого класса являлся одной из важней­ших задач внутренней политики. Если в обществах с сильным влиянием католицизма рост независимых рабочих партий, а соответственно, и развертывание открытого классового конфликта ослаблялись узами межклассового религиозного единства, то этот кон­фликт продолжался и в рамках

собственно христиан­ской демократии (Van Kersbengen, 1996).

На протяжении всего этого времени численность ра­бочего класса возрастала, а впоследствии начали уве­личиваться и его доходы, благодаря чему его влия­ние начало сказываться не только на политике в обла­сти трудовых отношений и социального обеспечения, но и на потребительских рынках. Имелись серьезные основания для того, чтобы считать пролетариат клас­сом будущего, а политики почти во всех партиях по­нимали, что их собственная судьба зависит от умения отвечать на его запросы. Более того, динамика мас­сового капиталистического производства середины XX века полностью проявилась лишь после того, как перестройка экономики сделала возможной процвета­ние рабочего класса.

Однако затем, с середины 1960-х годов, относитель­ная численность рабочего класса начала снижаться — сперва в Северной Америке, Великобритании и Скан­динавии, а затем этот процесс распространился на весь индустриальный мир, включая такие страны, как Ита­лия, Франция и Испания, которые все еще испыты­вали упадок сельского хозяйства, связанный с ростом промышленного производства (Crouch, 1999а: ch. 4). Повышение производительности труда и автоматиза­ция вели к сокращению числа рабочих, необходимых для выработки единицы продукции, в то время как по­стоянно росла занятость в административном секторе, а также в различных сферах услуг (особенно тех, что были связаны с государством всеобщего благосостоя­ния). Закрытие многих предприятий в 1980-х и новая волна технологических изменений в 1990-х привели к дальнейшему снижению числа непосредственно за­нятых на производстве. И хотя в рядах рабочего класса продолжало состоять много людей, особенно мужчин, он уже не был растущим классом будущего.

К концу XX века значительная часть рабочего клас­са участвовала только в оборонительных, протекцио­нистских боях. Это наиболее ясно и драматично про­являлось в Великобритании, где рабочее движение, в прошлом весьма могущественное, переживало трой­ной кризис, складывавшийся из чрезвычайно быстрой деиндустриализации, связанной с ослаблением индуст­риальной базы страны, глубокого междоусобного кон­фликта в Лейбористской партии и катастрофически плохо организованной забастовки шахтеров. На поли­тическом уровне Лейбористская партия реагировала на относительный упадок рабочего класса, начавшийся еще в 1960-х, пытаясь взять под свое крыло ряд новых, растущих в численности групп, не занятых ручным трудом. Особенно привлекательной она оказалась для мужчин и женщин, работающих в сфере обществен­ных услуг, которая в тот период вносила важный вклад в увеличение рабочих мест в непроизводственном сек­торе. Однако отчаянный рывок лейбористов влево, произошедший в начале 1980-х, заставил их забыть о своей исторической роли партии, смотрящей в буду­щее, и привел к попыткам сколотить коалицию из все­возможных разрозненных групп. На деиндустриализи-рующемся севере, в Ливерпуле, Лейбористская партия была загнана в воинствующий пролетарский редут — ту же стратегию более долгое время с катастрофиче­скими для себя результатами применяла Французская компартия. На новом космополитическом, постмодер­нистском юге, в Лондоне, предпринимались попытки создать пеструю, внеклассовую коалицию отвержен­ных, включавшую этнические меньшинства и различ­ные группировки, в первую очередь нетрадиционной сексуальной ориентации; по такому же пути в то вре­мя пошла и Демократическая партия США.

И ливерпульская, и лондонская стратегии были об­речены на неудачу. Рабочий класс вступил в XX век в качестве класса будущего, громко заявив о себе как выразителе коллективных интересов в эпоху, изуро­дованную индивидуализмом: он принес с собой обе­щание всеобщего гражданства и возможность массо­вого потребления в обществе, которое знало только роскошь для богатых и существование на грани вы­живания для бедных. К концу века он стал классом проигравших: защита государства всеобщего благосо­стояния теперь опирается на призывы к состраданию, а не на требования всеобщего равноправия. За сто лет пролетариат описал параболу.

Этот процесс имел свои особенности в разных стра­нах, порой различаясь весьма существенно. В Италии, Испании, Португалии и Франции наблюдалось спол­зание влево, обычно следующее за упадком сельского общества, причем относительно сильные компартии этих стран избавлялись от подавляющего советско­го влияния. Временно это привело к усилению рабо­чего движения. В Германии и Австрии большое чис­ло занятых в промышленности сохранялось гораз­до дольше, что снижало необходимость в серьезном пересмотре стратегии, хотя в результате к 1990-м го­дам рабочие движения этих стран оказались особенно неподатливыми к изменениям и адаптации. Сужение индустриальной базы серьезно ударило по рабочему движению в скандинавских странах и подорвало его гегемонистское положение в этих обществах, но важ­ная роль, которую оно играло в предыдущие полвека, помогла ему избежать маргинализации. Однако к кон­цу XX века серьезное и необратимое сокращение чис­ленности стало уделом рабочего класса по всему раз­витому миру. Британский опыт 1980-х годов служит особенно ярким, но отнюдь не исключительным при­мером политической маргинализации пролетариата.