Шрифт:
Яков Ильич Мягкий, несмотря на свою фамилию, был человеком чрезвычайно решительным, волевым, целеустремлённым. Вот только не везло ему постоянно, и всё тут.
Вроде и работает, и старается; а деньги всё на мелочи какие-то уходит; всё он их куда-то ни туда вкладывает, и от этого бедный, бедненький совсем Яков Ильич Мягкий.
Вроде и с виду — красавец мужчина — нос орлиный, и сам чернобровый, статный; ну разве что суховат немножко, но разве ж это повод, чтоб девушки его сторонились, да что там — прямо-таки бегали от него, словно от пугала?
Ну, не
И вдруг Якову Ильичу подфартило. Познакомился он с девицей. Да с какой девицей — блондиночка, фигура, словно у фотомодели, а зовут Алла Неблоха.
Они познакомились просто так, на улочке. Шёл Яков Мягкий и увидел, как девушка сумочку уронила, ну он сумочку и поднял, девушке преподнёс. Тут и узнал, что девушку Аллой величают. Слово за слово, тут и разговорчик у них склеился, и пригласил Яков Ильич Аллочку Неблоху к себе в гости. Аллочка неожиданно согласилась.
Перешагнула порог, скептически оглядела бедняцкое жилище Мягкого, и сказала:
— Грязно у вас, не прибрано. Женщину вам, Яков Ильич, надобно. Жёнушку, так сказать…
Тут Яков Ильич вспотел и дрожащим голосом заявил:
— Так от меня все девушки бегают. И, извините, за откровенность, у меня даже ни разу ни одной девушки не было (и, это, кстати, была чистая правда). Вот Вы, Аллочка, может, согласитесь со мной разделить…
Тут Алла подошла к жесткой, покрытой дурно пахнущими желтоватыми пятнами кровати Якова Ильича Мягкого, склонилась над ней, вдруг взвизгнула, и отпрыгнула.
— Что с вами, останьтесь, пожалуйста! — заплакал Яков Ильич Мягкий.
— Думала я с вами переспать, да у вас по кровати блохи ползают! — визгливым, наглым голосочком заявила Алла Неблоха.
— Ну, пожалуйста! — рухнул на колени гражданин Мягкий.
— А пошли вы на…! — бросила Аллочка, хлопнула дверью и убежала.
В тот роковой вечер Яков Мягкий влюбился в Аллочку Неблоху. Ведь она была первой девицей переступившей порог его холостяцкого жилища, вот он и навоображал себе невесть чего. Аллочка для него стала святой, ангелом, божеством; и, если бы продавались иконки с её наглым, напомаженным личиком, так он бы таких иконок целый короб себе прикупил, да и молился бы, чтоб вернулась.
А вот кровать свою Яков Мягкий прямо-таки возненавидел. Он купил пилу, и долго, и с огромным наслаждением эту кровать распиливал. Получились груды шевелящейся от блох мишуры. Всё это он собрал в огромные мешки, вынес во двор и торжественно сжёг (за что был оштрафован пьяным дворником Иваном Пропойко).
Целую неделю Яков Ильич Мягкий не спал, терзался, рвал на голове волосы, метался по своей опустевшей, но всё равно грязной и вонючей комнатушке, бился головой об стены и бормотал:
— Во всём виновата кровать… Аллочка, вернись… Во всём виновата кровать…
А потом он решил, что, для того, чтобы Аллочка вернулась, должен он приобрести мягчайшую и чистейшую постель.
На следующей день он сходил в мебельной, и приметил там постель самую мягкую и самую дорогую. А потом он взялся за работу.
Как уже говорилось, несмотря на свою фамилию, Яков Ильич Мягкий, был человеком решительным, волевым, целеустремлённым. Вот он и рассчитал, сколько и как он должен работать, чтобы эту постель приобрести.
Получалось, что, ежели он в течении трёх месяцев ежедневно (без выходных) будет работать по восемнадцать часов, то и сможет через три месяца ЕЁ купить.
Яков Ильич Мягкий крепко стиснул зубы и взялся за тяжёлую, физическую работу для твёрдых мужчин. В основном он работал грузчиком, но ещё и в сталелитейном цехе умудрился подрабатывать… Кстати, в сталелитейном цехе ему выжгло глаз; но он ещё крепче сжал зубы и уже на следующий день, с дымящейся пиратской повязкой на пустой глазнице, продолжил трудиться. …Через три месяца денежки были собраны и Мягкий отправился в Мебельный. Конечно, ему не повезло — в подворотне на него напали пьяные подонки, избили, деньги отобрали и убежали.
Мягкий быстро оклемался; вспомнил Аллочку, стиснул зубы и вновь взялся за работу для твердых мужчин…
По истечении следующих трёх месяцев Яков Мягкий выглядел как ком из напряженных до предела мускул и нервов. Дотронься до него — прям гранит, а не человек. Над ним посмеивались:
— Тебе фамилию пора менять! Какой там Мягкий? Твёрдый! Твержайший! Яков Твержайший, разве ж плохо?!
Однако Яков Ильич не улыбался; стальными буграми напрягались его желваки; и хрипел он:
— Алла!.. Алла!.. Алла!..
И вот свершилось! Постель куплена, принесена, установлена. Грузчики ушли, и Яков Ильич остался в привычном одиночестве.
Стальной грудой, острым углом склонился Мягкий над постелью, и прохрипел:
— Скоро Она должна прийти…
Затем ноги его с сухим треском подломились, и он рухнул в мягчайшее постельное море.
И вот тогда началось…
Перенапряженные мускулы и нервы разом расслабились, и Яков Ильич, некоторое время потикав вместо отсутствующих часов, заснул.
Проспал он ровно двадцать восемь часов и три минуты. Проснувшись, почувствовал приятнейшую истому, тепло, блаженство и расслабленность. Честно говоря, его уже совсем не интересовала Алла, и вообще — ничто в мире не интересовало гражданина Мягкого.
С трудом ворочая обмякшими губами, он тихонечко пролепетал:
— И зачем мне куда-то подниматься? Мир такой плохой, жестокий. В нём столько боли. Я уже нашёл свой рай. Он в этой постели. Посплю ещё пару часочков…
Он проспал двое суток, а когда проснулся… впрочем, и не проснулся, а так — слегка из сна выглянул, и даже век не раскрыл… Хотел сказать: "Хорошо то как" — но даже и на это не хватило у него сил. Вновь Яков Мягкий заснул.