Шрифт:
Щербинин Дмитрий
ПРОБУЖДЕНИЕ
Посвящаю Лене Г...
Странная то была ночь - очень долгая, наполненная загадочными, страшными снами. Уже просыпаясь, Алеша припоминал, что там, во снах, очень-очень хотел, чтобы они поскорее прекратились, но они все тянулись и тянулись, и не было из них выхода...
Проснулся Алеша от тяжелого, беспрерывного грохота, от которого все сотрясалось, от которого звенела и посуда, и окна. Еще лежа в кровати, бросил взгляд в окно - там было темно, и это не была темнота сумерек - нет Алеша сразу понял, почувствовал, что темнота эта связана с грохотом, и это что-то страшное. Только мельком взглянул он на небо, увидел там какое-то движение, и тут же закрыл глаза, отдернулся - как каждый ребенок он хотел спрятаться от этого неведомого под одеялом, но как раз в это время скрипнула дверь и в комнату вошла его мама. Одного взгляда на ее бледное лицо было достаточно чтобы понять, что - да, произошла какая-то беда. Она шагнула
Сны... сны... Ведь в этом своем последнем, долгом-долгом сну был на ее похоронах, вспомнилась грусть этой страшной потери, вспомнилось как рыдал он, а его кто-то пытался утешить, губы какой-то девушки шептали что-то на ухо... Нет, нет - слишком страшно было вспоминать, и уже катились по его щекам слезы, вот он вскочил с кровати, вот остановился перед ней, промолвил:
– Я так долго спал... Но что, но что...
– Алеша, Алешенька.
– голос ее непривычно дрожал, вот-вот, казалось, готов был сорваться в плач.
– ...Я совсем, совсем ничего не понимаю. Что-то странное происходит. И никто толком объяснить не может. Вот ты может поймешь. Вот только взгляни в окошко... Хотя нет, нет - не надо тебе туда глядеть. Я же слышала, что - это опасно для глаз... Если это ТО, конечно. Но я надеюсь, что не ТО, может, какое-то природное явление... Постой, постой! Не подходи...
Однако, Алеша уже не слушал мамы. Он был ребенком и ребенка охватило любопытство - никакие преграды не могли теперь его остановить. В одно мгновенье перенесся он к окну, и некоторое время стоял завороженный картиной, не в силах от этого грозного, непостижимого оторваться. К нему подошла мама, попыталась отвести, но вот оставила эти попытки, и сама стояла завороженная, созерцающая.
Прежде всего, как Алеша увидел ЭТО, на него вновь накатилось чувство, что уже долгое-долгое время он отсутствовал, словно бы целая жизнь прошла в этом последнем сне. Соседний дом - кажется, после долгой-долгой разлуки предстал он пред ним! И как же все было преображено! Какие мрачные тона! Он припоминал, что раньше пространство было каким-то более узким, вмещало в себя меньше предметов, теперь все как-то раздвигалось, почему-то представлялось, что разом он видит такие просторы, которые не смог бы пройти за целую жизнь. И этот соседний, весь изъеденный тенями дом искривлялся в сторону, и там, над небольшими городскими парками, над крышами иных домов, поднимались в рокочущее, движущееся стремительными темными тучами небо, колонны. Сразу вспомнился ядерный взрыв - очень, очень похоже, Алеше тогда пришло сравнение, что - это что-то очень близкое, но, все-таки, что-то не то, неизвестное никому. Вот в одном месте полыхнула ослепительная белесая молния, стала разрастаться, полнится все новыми и новыми ветвями, наконец потемнела, обратилась в еще одну темную колонну - еще усилились рокот и дрожь, где-то на кухне упала, разбилась тарелка. Но даже не колонны эти привлекали внимание Алеши - нет - родной, но как то неуловимо изменившийся, и еще более изменяющийся город. Эти парки и сады - дома и большие и малые... в какие-то мгновенья ему казалось, что он видел их и прежде - именно такими и видел, но в следующее же мгновенье понимал, что ничего этого попросту не могло быть. Это было как в тревожном сне. Открывалось какое-то слишком огромное пространство, он попросту не мог бы видеть такого количества крыш и парков, но видел, видел же!.. Не разом правда видел - надо было на чем-то сосредоточить внимание, и тогда это надвигалось, все же остальное расплывалось, словно в смерть уходило. Под порывами ветра содрогались не только деревья, но и дома, однако, в то же время, ветер не был настолько силен, чтобы выбить их окно... Все же Алеша испугался, что окно выбьется, и ветер унесет его. Вот он схватился за руку матери, но от окна так и не отошел - страшно было отходить, так и не найдя ответа, что же там происходит, в неведении оставаться. Вот приметил он, что в небе были иные цвета кроме темных - действительно, в разрывах было видно что-то светло-изумрудное, пузырящееся, вот-вот готовое устремится чуждыми потоками к земле. Он все вглядывался-вглядывался и вот еще одна белесая вспышка, еще одна исполинская черная колонна поднялась над садами и парками. Алеша стремительно обернулся к маме, взглянул в ее необычайно бледное лицо - на какое-то мгновенье черты там почти прояснились, но тут же вновь стали расплывчатыми - на улице сгущался мрак.
– Быть может, это вредно для глаз... Давай отойдем от окна... вполголоса, и по прежнему растерянно проговорила она, и сделала шаг в сторону, в полумрак комнаты, отвела за собою Алешу.
Рокот и дрожь оставались, но они отошли на второй план, казалось Алеше, что во всем мире остался только он и мама - припомнил, что, когда глядел в окно, то не видел на улицах ни одной человечьей фигурки, лишь только тени стремительные летели там, разрывались. Было очень страшно, чувствовал он, что, если то, что разрасталось за окнами придет (а ОНО непременно должно было прийти - он чувствовал это), тогда мама не сможет его удержать, и что-то страшное подхватит его, и понесет... понесет неведомо куда. Первым порывом было бросится в постель, укрыться одеялом, но тут вспомнилось, как долго он спал, и какой страшный это был сон - нет, о кровати он и думать не мог. И тут вспомнилось, что у него был друг Митя - мальчик для своего возраста очень начитанный, рассудительный.
Да, как же он сразу не догадался! Митя, быть может... Да наверняка он все знает, успокоит; скажет, что надо делать! И Алеша, пробормотав: "Сейчас Мите позвоню, узнаю, что происходит" - бросился к телефону, который красным, расплывчатым пятном проступал из мрака, схватил трубку, стал набирать номер... И, когда уже раздался первый гудок, он отметил, сколь же странным был этот набор номера - когда набираешь требуется хоть какое-то усилие, хотя бы проговорить про себя нужные цифры, тут же он даже не смотрел на эти цифры, даже и табло не крутилось... все было как во сне, и, в то же время, Алеша чувствовал, что он уже проснулся. Ощущение было жутким, мурашки бежали по его коже.
И вот раздался голос Мити... Мити ли?.. Алеша никак не мог вспомнить голоса своего друга, однако, ему казалось, что разговаривает он с самим собою. Надо ли говорить, что дрожь охватывала и его тело и голос. С трудом он смог выдавить из себя:
– Привет... Ну, ты видишь, что на улице происходит?
– Вижу...
– кажется, Митя пытался говорить спокойно, но и в его голосе чувствовался испуг.
– Так что это такое?.. Мы здесь ничего понять не можем. Ты объясни, объясни, что такое происходит. И про сон мой тоже объясни. Ты ведь и про сон мой знаешь; ты все-все знаешь. И вовсе ты и не Митя никакой! Ну, кем бы ты ни был, расскажи всю правду, ведь неведение страшней всего... А сон мой очень-очень важным был! Мне его и вспоминать жутко, но все равно расскажи!..
Алеша выпалил все это на одном дыхании, чувствовал, что, если хоть на мгновенье остановится, то дальше ни слова не сможет произнести - смелости уже не хватит. Он выпалил это, и замер, боясь пошевелится, боясь, что сейчас вот раздадутся короткие гудки, а еще больше - боясь ответа Мити. Рука, которая держала трубку задрожала, его всего пробивала дрожь, по щекам катились слезы. Мать, решив верно, что он уже слышит какой-то страшный ответ, бросилась к нему, и упала перед ним на колени, на плечи руки положила, тихо-тихо спрашивала: "Что?.. Что он говорит?.." - на ее глазах тоже выступили слезы, она ведь чувствовала, что все это страшное, меняющее прошлую жизнь, и только вот это новое было настолько необычным, что она еще просто не знала, чего же прежде всего бояться, от чего стенать. Так же она хотела ободрить Алешу, но лучше бы она этого не делала, так как только взглянул он на ее расплывчатое лицо, так еще страшнее ему стало, и новые, и новые слезы по его щекам устремились. Он даже отдернулся от нее, она же заплакала больше, зашептала:
– Что же он такое говорит?.. Что же?.. Алешенька, пожалуйста. Дай, я тоже должна услышать...
Но Алеша не дал ей трубку. Там была тишина, но он знал, что сейчас вот Митя заговорит, и каждое его слово будет как откровение - и он боялся это пропустить, не знал, как можно дальше жить в этом неведении. Мама еще что-то шептала, а за ее спиной, за окном стремительно пролетали зловещие темные тени, что-то там продолжало изменятся. А в трубке - тишина. И в конце концов Алеша не выдержал, взмолился в этот мрак, взмолился неведомо к кому, его же голосом говорящим:
– Так что же это такое?!
– Это пришло... Это пришло... Это пришло...
Сначала Алеше показалось, что - это друг его Митя отвечает, потом же он понял, что это ветер ураганный, темный налетел, что это дом застонал. Но все же, он продолжал спрашивать в трубку:
– Что "Это"?.. Митя, ты же знаешь?.. Ты... Ты, кем бы ты ни был все знаешь! Объясни... Это... Это ядерный взрыв, да?.. Мы начали войну с каким-то государством... И теперь все наполнено радиацией, да? Теперь и все люди, и природа, и вся Земля погибнет, да?..
– Назад нам не вернуться... не вернуться... не вернуться... Никогда уже не вернуться назад...
Жаркие слезы беспрерывно катились по его щекам, от них и без того погруженная в полумрак комната становилось еще более расплывчатой, призрачной. И за окном продолжало сгущаться зловещее, темное. Теперь мать представлялась мертвенной тенью...
И как же отчетливо проступило это воспоминание. Да - это было во сне; во сне он склонился на ее гробом, и, роняя слезы, целовал в холодный, восковой лоб. Сон?.. Неужели это было во сне?.. Все те горькие чувствия настолько отчетливо проходили теперь перед ним, что он заскрежетал зубами. В какое-то мгновенье ему показалось, что он уже прожил жизнь, что сейчас его уже нет, что это вечный сон, о котором он слышал когда-то от бабушки. И вот он выкрикнул в трубку: