Пробуждение
Шрифт:
И он все глядел и глядел на эту первую ступень, и чувствовал, что ТО, проникшее в их подъезд, теперь приближается, ему даже казалось, что он слышит шаги. Да, да - сначала ему только казалось, ну а потом уж он уверился, отчетливо слышал каждый из них. И он знал, что не ноги, а нечто чему нет названия, что ужасает нас в глубинах снов издавало эти размеренные, все приближающиеся звуки. "Может, я, все-таки, сплю?" - он отбросил эту мысль, и одно осознал точно, и потом уж, как ни старался не мог выбросить из головы: "Это мое нынешнее состоянии так же далеко от сна, как и от жизни" потом он уже ни о чем не мог думать, все потонуло в порывах ужаса.
Ведь где-то там, наверху лестницы, между пролетами, было окно на улицу, и вот, с той стороны, должно быть из окна, начало выливаться ядовито-белесое сияние, в чем-то сродни электрическому, но в то же время и живое, пульсирующее. И Алеша уже знал,
И тогда он решил, что нельзя так дальше оставаться в неведении, надо предпринять хоть что-то - попытаться проскользнуть вниз по лестнице. И он сделал несколько шагов, и выглянул из-за угла бетонной стенки: там, в верхней части лестничного пролета все потонуло в причудливом переплетении яркого белого цвета и мрачных теней, все это мерцало, и Алеша уже не мог оторваться. Вот появилась тень - там, на стене, отражалось и тело, и голова, но голова была какая-то невероятно большая, настолько большая, что она и не могла отразится, и всего дома, и всего мира не хватило бы, чтобы отразить эту громаду, и все же, как это было не противоречиво - все-таки она отражалась, и от этой жути невозможно было оторваться, она поглощала сознание. Вот отражение стало приближаться, и Алеша понял, что стоит уже на верхних ступенях этого пролета, что ЭТО уже прямо за его спиною.
И он сделал еще один, последний рывок - он знал, что уже поздно, но, все-таки, рванулся, он завопил: "МАМА СПАСИ!!!" - и, одновременно почувствовал, как темный, сияющий этим белесым светом ужас поглощает его, и как нежные материнские ладони гладят его по голове, слышал уже ее нежный, плачущий, зовущий шепот.
* * *
И, когда очнулся Алеша, то прежде всего захотелось ему сказать, что так он и знал с самого начала, что - это только видение. Но тут же понял, что просто переметнулся из одного кошмара в другой. Он чувствовал, что лежит на своей кровати - на той самой кровати, на которой виделся ему тот долгий-долгий таинственный сон, и в комнате темно, и дом весь дребезжит и стонет, и что-то рокочет и блещет на улице. Но что там, за окном, не было видно, так как прямо над Алешей склонилась расплывчатая тень его матери - от нее, на его лицо падали слезы, и они казались такими же холодными как осенний дождь.
– Что же ты меня так напугал, Алешечка...
– усталым, очень испуганным голосом шептала мать.
– Я же в больницу звонила, так никто же не подходит. Никогда такого не было...
– Так и не знаешь ты, что это такое происходит, да, мама?
– Ничего-ничего не знаю, сыночек, а на улицу то и выглядывать страшно...
И тут Алеша вспомнил про своего отца. Никогда прежде воспоминания о нем не приходили к нему как-то так, специально. Всегда он был занят какими-то иными мыслями, и почти с ним не общался. И вот поднялась боль - Алеша просто вспомнил, что отец его уже мертв. Умер, и его похороны были еще более горькими, чем похороны матери. О, Алеша хорошо это помнил - он тогда осознал как многое сделал для него этот человек, как преданно любил, а он, неблагодарный, никогда ни одним словом не отблагодарил его, попросту его не замечал. И он хотел сделать что-то прекрасное для него, он жизнью своей ради него готов был пожертвовать, но мог только лить слезы. И вот теперь эта потеря всплыла так, будто только что произошла, будто и не была размыта годами, и от этой боли он заскрежетал зубами, и новые слезы устремились по его щекам:
– Папа, папочка... ты умер... вернись пожалуйста, папочка...
Мама вскрикнула с болью, отшатнулась как от сильного удара, но тут же вновь оказалась перед ним, и крепко-крепко, до боли даже, обняла за плечи, взмолилась:
– Что ты говоришь такое?! Алешечка, да разве же можно так говорить!.. Ведь мне же и самой страшно за него. Уехал ведь он сегодня с утра на работу, ведь я же с самого утра недоброе предчувствовала... Алешечка, ну зачем же ты так говоришь... Нельзя так дальше... Нельзя... Вот сейчас ему на работу позвоню, узнаю все...
И она оставила Алешу, и бросилась к телефону, трубку которого все еще издавала короткие гудки на полу. Несколько раз она пыталась набрать номер, однако, каждый раз от волнения сбивалась, нажимала рычажок, начинала заново. Ну а Алеша, все боясь взглянуть в окно, но глядя на изогнутое на коленях одеяло, усиленно вспоминал. Странно - еще мгновенье назад, он был уверен, что отец его умер, что эта уже невосполнимая потеря, а теперь он уже сомневался. Теперь вспоминалось ему, что в том долгом-долгом сне было недолгое пробуждение - там, во сне, ему сделалось очень-очень плохо, и он со стоном проснулся здесь, эта комната была наполнена робким утренним светом, и как только он открыл глаза, то в комнату бесшумно вошел отец, и встал в профиль к нему, возле окна, он застегивал часы на запястье, и одними губами напевал какую-то песню. Алеше было хорошо, тепло - он испытал тогда очень большое счастье от того, что вот, за несколько мгновений до этого он был уверен, в его смерти, а он стоял перед ним, и такой прекрасный, такой понятный для него, что так и хотелось бросится к нему на шею, и зашептать самые-самые нежные слова, какие он только знал. Отец посмотрел на него, и так хорошо Алеше от этого взгляда стало, что он закрыл глаза и вновь погрузился в тот долгий-долгий сон...
– Можно его к телефону?.. Что вы говорите?.. Что у вас там происходит?!..
Мама бросила трубку, и зарыдала, уткнулась в подушку рядом с Алешей:
– Мама, пожалуйста, скажи, что там происходит?
– Не знаю, не знаю!.. Но там уже все совсем, совсем иное, нежели прежде. Они говорят что-то страшное - словно ветер воет, но не просто ведь ветер воет!.. Вот я поле увидела... Да, нет, нет - вовсе и не поле, я даже и слов подходящих не знаю, как это назвать. Там что-то жуткое! И там твой отец точнее и не отец! Совсем, совсем это уже на нашего папу не похоже, Алешенька!.. Я вот хотела узнать, и узнала - эта колонна темная как раз в него попала, все там преобразилось... Что ж нам делать?.. Может, ты знаешь, сыночек?.. Они то и говорят как-то так... Голоса их как-то вытягиваются, и не поймешь ничего - страшно мне, очень мне страшно, сыночек...
Что-то еще хотела вымолвить мама, да уж не могла - слезы не давали. А на улице все неслись какие-то темные тени, и дом выл, стенал, в любое мгновенье готов был рухнуть. И еще: Алеша чувствовал, что то жуткое, чему нет названия не просто привиделось ему в забытьи - нет, он чувствовал, что оно по прежнему было на лестнице, не далее чем в десяти шагах от него.
И тут из соседней комнаты раздались звуки - жуткие то были звуки, хотя, казалось бы, и нет в них ничего особенного. Ну, упала на пол некая материя, скрипнуло кресло, потом подала голос половица. Воспоминания, воспоминания они вихрились возле него, казались одновременно и близкими, отчетливыми, и далекими-далекими, размытыми целой жизнью. Ведь там, в соседней этой комнате, прежде жили его бабушка и дедушка. Жили долгие годы, а потом в один год забрала их обоих. И, когда это произошло, Алеша как-то не мог осознать, что их нету - они почти все время проводили в этой комнате, и комната была как бы продолжением их, дополнением к ним. И каждый день, проходя через эту комнату, Алеша испытывал чувство, будто проходит через пустоту, или же не видит то, что должен видеть - комната должна была исчезнуть так же как и их тела, но нет - оставалась она безмолвная, по какой-то непонятной прихоти еще видимая для глаз. И у Алеши оставалось чувствие, что они все еще там - иначе просто и быть не могло...
И вот теперь этот скрип кресла, этот скрип половиц - Алеша из всех сил, до боли в ушах стал прислушиваться - ему даже казалось, что он уже слышит шепот - зовущий его шепот, но из-за воя ветра не мог определить этого с уверенностью. И как-то само собой вырвалось:
– Что, а разве бабушка еще жива?
Мама сидела перед ним с опущенной головой, а тут вздрогнула - должно быть, и она слышала эти негромкие шаги. Теперь вот резко вскинула голову глаза ее кипели болью, ужасом - невозможно было выдерживать этот страдальческий взор, а тем более ребенку, но Алеша выдержал, потому что он и не чувствовал себя ребенком.