Посторожишь моего сторожа?
Шрифт:
Моему любимому «врагу» – С.Ф. (24 февраля 2022 г. – 5 сентября 2022 г.)
«И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его» (Мк. 15:21).
– Тебе, конечно, кажется, что я поступил жестоко. Но это не так… Дело в том, что я тебя совершенно невозможно люблю. Вот.
В странном отупении он смотрел на его золотисто-каштановый нимб. Аппель ерзал напротив
– А-а-а… – Он пытался ответить. – Эм-м-м… А!
Аппель опустил боязливо глаза.
– Конечно, я не желал вам плохого, это произошло как-то само, я и подумать ничего не успел и… Я, конечно, не хотел потерять тебя – вот и все.
Объяснение, начавшееся с разочарования и злобы, приобретало иные оттенки, более страшные и опасные для обоих. Немыслимо: Аппель признается в любви, причем столь недвусмысленно, что разыграть непонимание уже не получится.
– В конце концов, – начал Аппель опять, чтобы усилить впечатление от прежнего, – я не сказал ни слова неправды. Разве не так, Берти?
Нужно было срочно ответить, и он промямлил первое, что пришло в голову:
– О-о-о… я тебя тоже люблю. – И он неестественно рассмеялся. – Мы столько дружим… с тобой.
– Ты меня любишь?
– Разумеется.
Аппель больно закусил губы.
Снова он рассмеялся, чувствуя, как ранит это его старого друга, который из друга внезапно превратился в опасного человека напротив. Но смех этот был оружием против ужаса, сузившего горло, мозг, все его внутренности.
– Конечно… – растягивая, как резинку, повторил за ним Аппель. – Ты меня любишь. Я не сомневался.
– Мы все тебя любим.
Тот кашлянул.
– Все – это кто?
– Мария, и Дитер, и Кете, мы все.
– Конечно… Не сомневаюсь.
Аппель встал, но затем сел – без приглашения вошла черно-белая горничная. На жестяном подносе стучали фарфоровые чашки; руки были обнажены, в красных пятнах.
– Кто разрешил вам войти? – спросил Аппель.
Она испугалась и отступила.
– Простите…
– Я вас не слышу.
– Мадемуазель Катерина мне приказала…
– Мадемуазель Катерина вам может приказывать?
Чашки застучали сильнее. Он встал и забрал у нее поднос.
– Я, честное слово, я…
– Ничего. Все хорошо.
– Простите, пожалуйста… не говорите моей госпоже. Мадемуазель Катерина сказала, чтобы я не стучалась, что вы разозлитесь, если я постучусь.
– Все хорошо. Закройте.
Дверь она захлопнула ногой, потому что руки не слушались; шаги затарабанили – она убегала.
Аппель отказался от протянутой чашки – в чае болтались два кубика сахара.
– Это же твоя чашка.
– Нет, в моей три. Достань их ложкой – и все.
– Они частично растворились. И после этого ты говоришь, что Катерина хорошо ко мне относится? Относясь ко мне хорошо, она забыла, что я не употребляю сахар, ни грамма?
– Возможно, она позабыла. Я и сам бываю забывчив.
– О, конечно. – Аппель понизил голос. – Конечно, она забыла. Хотя мы только вчера говорили о сахаре, и что есть его нельзя, и что ты раньше умрешь, потому что три кубика в чашке – это кокаин!
Он тихо вздохнул. Истеричность Аппеля вкручивалась в его виски с болезненной пульсацией. Не думать о Кете, не думать, что… Аппель несколько раз фыркнул, изображая, что у него насморк от недельной болезни, откашлялся, покрутил ботинком у ножки стола, а после сказал, что Мария хотела его рисовать, и что он думает отправиться к ней – в кои-то веки у него есть настроение.
– И кем же она хочет тебя нарисовать?
– Полагаю, королем баварским. У нее был шаблон.
– Скажи ей, что Софи приезжает в шесть. Петер звонил и просил, чтобы мы позаботились.
– А она что, не знает?
– Нет, это я говорил с ним.
– Скажу, хорошо.
Аппель потоптался, потрогал косяк и заметил, что ремонт, конечно, получился хороший. Он не ответил. Нос шмыгал не переставая. Аппель вышел спиной вперед и случайно стукнулся о полосатую стену. И, как горничная, ногой толкнул дверь.
У калитки была воткнута лопата с тонким черенком (диаметром в 3 см) – ею пользовалась только хозяйка. Она самостоятельно занималась садом. Аппель постоял, рассматривая белесый черенок. С востока, с ветром, тянуло запахом свежей травы, и пыли, и засохшей глины, и, быть может, почерневших стен синагоги с противоположной стороны реки. Аппель послушал, как стучит в оконных рамах, а решившись, схватился за черенок и, как вор, побежал с места преступления. Лопату он держал у левого колена, грязный наконечник стучал о его голень.
Он отошел от дома, свернул на полосатую бежево-красную дорожку – там, в окончании полосы в 327 шагов, на высоком парчовом стуле пребывала Мария. Аппель шел близ зелени, испытывая к ней противоестественную ненависть. Спроси его, чем виновата трава, – и он бы ответил, что траве не следовало появляться на свет, она грязная и вонючая, и животные, которые ее употребляют, тоже грязные и вонючие. Со злым удовольствием Аппель пустился в размышления, каким бы хорошим был мир, не останься в нем коров, коз, лошадей (и кто там, помимо них, питается травой?). Не то чтобы ему не нравились животные, просто сегодня они его раздражали за их спокойное и не хищное существование. Так Аппель не заметил, как прошел 127 шагов. В упоении ненавистью он размахивал лопатой, как самурайским мечом. Зеленые пятна слева и справа скрипели от его японских ударов.
– Что это вы делаете?
Он выронил лопату и застыл как виновный.
– А, это вы…
– Вы что, за мной шли? – язвительно перебила она.
Ненависть, испытываемая им к коровам, козам и прочей благостной живности, переключилась на явившуюся ему нынче знакомую. Катерина уверенно приблизилась и подняла с земли лопату старшей сестры.
– Марии бы не понравилось, что вы украли ее штуку.
– Я… конечно, я ее не крал!
– А что же вы сделали?
– Я взял ее на время! Конечно, это слишком ясно. Не нужно быть гением, чтобы это понять.