Постой, паровоз!
Шрифт:
– Ну не знаю… – робко пожала плечами Наташа.
Когда-то ей дарили ворованные цацки. Когда-то, давным-давно. Но бояться нечего. Ведь в уголовном праве есть такое понятие, как истечение срока давности. Но к чему клонит следак? Не зря он этот разговор завел! И драгоценностей у нее много, и денег. Неужели прикарманить все это хочет? Вот козел!
– Ты не знаешь. А мы знаем. А может, не было никаких драгоценностей, а?
– И денег тоже?
– И денег.
– А если не было ничего?
– Так было или не было?
Теперь Наташа точно знала, что ее поставили перед
– Не было.
Ей грозила расстрельная статья, и она решила, что будет лучше расстаться с богатством, нежели с жизнью…
Зиновий с тоской смотрел на свою лесную обитель. Сколько труда в нее вложено, сколько терпения. Сколько зверья лесного на пушнину надо было перебить, чтобы выменять ее на икону, молитвенник, скотину, одежду, утварь, железо для крыши и стекло для окон. Доски завозил с большой земли, кирпич, много чего другого. И ни разу никто не привязался с вопросом, кто он такой и откуда. А тут появились беглые каторжники и привели за собой погоню…
Не надо было им с Наташей баловать в бане в тот день, когда погиб Женя. На его костях канкан сплясали… А может, не только потому счастье от него отвернулось? Может, и не должно быть никакого счастья? Было только искушение, которое наслал на него сам дьявол. И этим искушением стала Наташа. Не выдержал он искушение женщиной. Потому и отвернулся от него бог…
Зиновий почувствовал острое желание снова оказаться здесь, в этом доме, в полном одиночестве. Пусть с ним не будет Наташи, пусть не будет земного счастья. Зато у него будет возможность общаться с богом. Он уже давно собирался срубить часовенку. Но не судьба. Но ведь и в тюрьме есть жизнь. Где еще можно обрести такое полное одиночество, как не в одиночной камере? И там можно общаться с богом, там замаливать свои грехи…
Оперативник вывел его из задумчивости небрежным толчком в спину.
– Ну, показывай, где ты его похоронил?
С Зиновием не церемонились. Да и трудно ожидать к себе другого отношения. Столько убийств на себя взял…
Женя был похоронен по христианским законам – деревянный крест, могильный холмик. «Пятнадцатисуточники» взялись за лопаты, а Зиновия повели к месту, где убили беглых уголовников. Он показал, как выводил их из бани, как укладывал на землю. Дескать, был не в силах сдержать в себе злость: сначала избил их железным прутом, а затем выстрелил одному в голову, а второго добил прикладом. Наташа забрала у него ружье, чтобы отнести его в избу, а тут спецназ. Следователь даже и не пытался усомниться в показаниях. Составил протокол, дал ему расписаться.
На этом все для Зиновия и закончилось. Под конвоем его повели на катер. Как же не хотел он отсюда уходить! Но увы…
Его доставили в город, отправили в тюрьму и поместили в одиночную камеру. Выход отсюда только один – на тот свет. Состоится суд, снова будет вынесен смертный приговор, и снова он будет томиться в одиночке в ожидании смерти. Но он уже не боится
Глава 17
Декабрь месяц, мороз. Но от холода Наташу спасала лишь старая фуфайка. «Заботливые» менты облагодетельствовали, чтобы она дуба не дала. И плюс билет в плацкарте до Владивостока. Все забрали у нее, сволочи, в какой-то рванине на свободу выпустили. Мороз, а у нее туфли летние на ногах. На вокзале вроде бы тепло, но сквозняки над полом гуляют. Эх, жизнь-жестянка…
Ничего, выкрутится она из ситуации. Билет есть, в плацкарте как-нибудь доберется до Владивостока. А там у нее своя кооперативная квартира. Оставалась еще квартира, которую покупал Илья, но Наташа была уверена, что братва приберет ее к рукам. Вроде на «общаковые» бабки она куплена. И к бизнесу, которым она занималась, ее близко не подпустят. Да и ляд с ним. Главное, чтобы жить где было, а там она что-нибудь придумает. Она уже на свободе. Тюрьма ей больше не светит!
Во Владивостоке страшно, там Пузатый со своими отморозками. Но немало времени прошло, может, про нее уже и забыли… А если не забыли, то все равно деваться некуда. Не в деревню же к родителям ехать. Вот если снова поднимется, тогда съездит, а так только позориться…
– Эй, о чем скучаешь, хорошая? – неожиданно раздался грубый мужской голос.
Наташа подняла глаза и увидела ментов в форменных ватниках. Дубинки на поясе, наручники в чехле. Вокзальные менты – самые паскудные. По рожам видно, что добра от них не дождешься. Злые рожи, глумливые.
– Скучно, потому и скучаю.
Наташа невольно поежилась, инстинктивно обхватив себя руками, чтобы согреться.
– А документы?
Документы у нее были. Паспорт. И билет до Владивостока.
– А мы думали, у тебя справка, – ухмыльнулся мент с погонами прапорщика. – Видок у тебя. Что, жизнь придавила?
– Паспорт отдай! – потребовала она.
Едва сдержалась, чтобы не добавить огнеопасное слово «мусор».
– Утю-тю, какая ты быстрая! Может, сторожок на тебе висит, а?
– Я только что из сизо. Вот уведомление, что дело закрыто.
В загребущие руки прапорщика перекочевала еще одна ценная бумажка. Но это не охладило его пыл.
– Все равно придется пройти с нами, – похабно осклабился он.
Наташа не хотела никуда идти, но все же позволила увести себя в линейный пункт милиции. Мрачные помещения, мрачные клетки для задержанных. Ее поместили в самую дальнюю клетку. Прапорщик остался за решетчатой дверью, а его напарник-сержант сел на скамью напротив Наташи.
– Значит, из сизо, да? – от него разило вчерашним перегаром. Морда не рыжая, но наглая до безобразия. – А во Владивосток зачем едешь?
– Паспорт смотреть надо. По месту прописки.
– А здесь что, никого нет?
– Тебе не все равно?
– Значит, нет. А обратно в сизо не хочешь?
– За что?
– А вот за это самое!
Сержант неожиданно сорвался со своего места, подскочил к ней и сунул руку в карман фуфайки. Вытащил оттуда небольшой пакетик с каким-то порошком.