Постой, паровоз!

Колычев Владимир Григорьевич

– В том-то и дело, что тебе все равно, – укоризненно покачал головой Лебяжный. – Все равно, что одну расстрельную статью на себя ты уже взял. И снова берешь, ее выгораживаешь. А она – преступница, ее судить надо.

– Не преступница она, – покачал головой Зиновий. – Просто она запуталась. Со мной распуталась. Мы хорошо с ней жили. Пока эти не появились.

– Хорошо жили? Не верю. Ничему не верю.

– Не верьте, ваше право. А я был счастлив.

И сейчас он был счастлив. Законсервировал он память о чудесных днях, проведенных с Наташей,

законсервировал внутри себя пережитое счастье. Неизвестно, сколько ему еще осталось жить, но до конца своих дней он будет согреваться ощущением этого счастья…

2

Голос надзирателя неприятно скребанул по нервам.

– Тюлькина! На выход!

– И не трави там тюльку, красивая! – хихикнула Галка, камерная кобла номер один.

– Заткни свою пасть, ковырялка! – вызверилась на нее Наташа.

Никто не смеет подкалывать ее и тем более гнобить. Она понимала, что в тюрьму попала всерьез и надолго. А значит, должна держать марку, чтобы не зачморили ее здесь и не опустили до уровня канализации. А понты гнать она умела. И по морде, если что, может врезать, не проблема. Галка уже свое огребла. Еще на позапрошлой неделе Наташа так в переносицу ей кулаком заехала, что до сих пор под глазами – синюшно-желтые круги. С тех пор эта выдра ее боится, но нет-нет да слетит гнилое словечко с длинного языка. Одно слово, ковырялка!

Наташа вышла из камеры и под конвоем направилась в помещение для допросов. Убийства ей шьют. Сразу четыре трупа. Явный перебор. Но за двух покойников точно отвечать придется.

Следователь Бобрецкий смотрел на нее скучающим взглядом. Всем видом давал понять, что зря тратит на нее время. Дескать, и так ясно, что она виновна. Козел!

– Здорово, начальник! – куражно усмехнулась Наташа.

Хорошо ей жилось в глуши под крылом у Зиновия. Так бы хотелось снова оказаться в его обители, в тишине да покое. Но судьба опять забросила ее в криминальную клоаку. И снова она вынуждена жить среди уголовного сброда. А с волками известно, как надо жить. И она будет по-волчьи выть, а иначе загрызут…

– Как жена? Не выдохся? На меня что-нибудь осталось?

Это была всего лишь игра. Остался у Бобрецкого порох в пороховницах после ночки с женой или нет, ей до фонаря. Она лишь вид делала, что вожделеет к этому придурку. Нарочно выводила его из себя.

– Прекрати, Тюлькина, – скривился следак. – Смотри, доиграешься!

Он и сам понимал, что не властен над ее желаниями. А она, конечно, не хотела его. После Зиновия вообще никого не хотела. Он не просто превзошел ее ожидания, но и отбил охоту к другим мужикам. Одних только воспоминаний о том, что было, хватит ей как минимум на год…

– И что будет?

– А узнаешь!

– Это что, намек, начальник? Домогаетесь подследственной? Используете свое служебное положение? Прокурор об этом знает?

Бобрецкий вышел из себя и от всей души приложился кулаком к столу так, что стеклянная пробка едва не вылетела из горлышка графина.

– Хватит!

– Все, молчу. Не хотите

утешить бедную женщину в ее одиночестве, так хоть сигаретой угостите.

Бобрецкий угостил ее «Нашей маркой». Дерьмо. Но хоть что-то.

– А как насчет косячка? – ухмыльнулась она.

Наташу действительно не тянуло к мужикам. Но за косячок она бы, пожалуй, отдалась этому кретину. А за понюшку чего покрепче, возможно, раздвинулась бы и под Галкой. Странное дело, когда жила с Зиновием, ее почти не тянуло на наркоту. Она легко справлялась с плохой привычкой. А сейчас ей хотелось этой гадости во много раз больше. Хотелось, а не было ничего…

– Может, тебе еще и баян с героином? – ухмыльнулся Бобрецкий.

– Ширка-пырка? Не отказалась бы. А что взамен?

– Чистосердечное признание.

– А репа не треснет? – возмутилась Наташа.

Она еще не дошла до ручки, чтобы душу дьяволу закладывать. А именно это и предлагал ей следователь. Ну не урод…

– Что, признаваться не в чем?

– Почему не в чем? Уголовников я замочила. Но это самооборона, начальник. А тех козлов в сауне Сипягин замочил. А ствол мне отдал, ну, подержать…

– И где этот ствол?

– Выбросил он его. Ну, чтобы не палиться.

– Он-то не спалился. А тебя спалил.

– Ну да, двух жмуров на меня повесил. На слабую женщину. И ты, начальник, такой же. Всех собак на слабую женщину навешал.

– Слабая женщина, – хмыкнул Бобрецкий. – Знаем мы, чем ты во Владивостоке занималась. Проституция, наркотики.

– Это еще доказать нужно.

– А это пусть наши владивостокские коллеги доказывают. Прибудет человек, этапирует тебя во Владивосток. Там пусть с тобой и разбираются.

– Не поняла! – вытаращилась на следователя Наташа. – При чем здесь Владивосток?

– При том, что мы к вам претензий не имеем. Повезло тебе, Тюлькина. Нетребин твои убийства на себя взял.

– Какой Нетребин? – не сразу дошло до нее. – Зиновий?!

– Он самый. Он уголовников убил. За то, что тебя изнасиловать пытались. Но ты не обольщайся. Еще следственный эксперимент будет.

– А киллеры, которых Сипягин убил?

– Он их убил. Нетребин утверждает, что Сипягин перед смертью во всем ему признался. Кстати, кто Сипягина убил?

– Э-э… Стрела сама прилетела…

Наташа не хотела сдавать Зиновия. Но не стала отрицать его вину в случае с беглыми уголовниками. Она же не заставляла его брать все на себя.

– Нетребин утверждает, что это он привел в действие механизм.

– Да? Может быть…

– А ты рано радуешься, Тюлькина, – жестко усмехнулся Бобрецкий. – Это от нас зависит, верить Нетребину или нет. Можем поверить. А можем и нет… Захотим, отдадим тебя владивостокским коллегам, захотим, с миром отпустим.

– Это вы о чем? – насторожилась Наташа.

– Да о том, что хотелось бы узнать происхождение денег, которые мы изъяли при обыске. Но больше всего нас интересует происхождение драгоценных изделий. Тебе, наверное, известно, что некоторые вещи краденые?